* * *
— …Вы давали мне клятву. Вы клялись исполнить любой мой приказ. И теперь я приказываю вам: уходите.
Они молчали — молчали все; тишина была неправдоподобной, оглушительной, в ней не было слышно даже дыхания.
Первым встал золотоглазый светловолосый воин — на черной тунике серебристо-серым и лиловым вышито крыло ночной птицы:
— Мы давали тебе клятву; верно. Ни у кого из нас никогда не было и мысли нарушить твой приказ. Но сейчас ты приказываешь нам стать предателями. Прости, но это нам не по силам. Мы остаемся. Я, Хонахт, вождь клана Совы, сказал.
Вторым поднялся человек средних лет со странными приподнятыми к вискам зелеными глазами, с проседью в иссиня-черных прямых волосах:
— Брат мой сказал слово истины. И я, Хоннар эр'Лхор, вождь клана Волка, говорю: нас называли волками Севера — не дело волкам трястись за свою шкуру и предательством спасать жизнь. Мы остаемся.
Он смотрел прямо перед собой, стиснув больные руки.
Один за другим они вставали, и эхо высокого зала подхватывало и уносило под своды:
— Я, Рохгар эр'Коррх, вождь Клана Ворона, говорю…
— Я, Льот ан'Эйр, вождь Клана Молнии, говорю…
— Я, Дарг из рода Гоннмара, предводитель Стражей Пограничья, говорю…
— Я, Тъерно из рода Льерт, предводитель сотни, говорю…
— Я, Ульв, предводитель сотни, говорю…
Когда в зале снова воцарилась тишина, он поднялся, не глядя ни на кого, и медленно проговорил:
— Я не властен ныне приказывать вам и не могу более просить, потому принимаю ваше решение и подчиняюсь ему. Я, Мелькор, сказал.
И склонил седую голову.
* * *
…Он бежал по берегу моря, бежал так быстро, как только мог, песчинки забивались между пальцев, мелкие камешки больно ранили лапы, путались в шерсти, а он бежал, бежал, и густой морской воздух забивался ему в ноздри, он бежал, высунув язык, пересохший от жаркого дыхания, от соленых брызг, задыхаясь, хрипя от бега — бежал, и знакомый запах единственного родного ему существа, запах молока и меда, и горьких трав — этот запах ускользал от него, был только густой дух высушеных солнцем водорослей и соленой воды, соли и песка, и разогретого солнцем камня, и он остановился, а волны смывали знакомый запах, уносили его куда-то далеко в соленую воду, пронизанную солнцем, туда, где нестерпимо-яркое небо сливалось с ослепительным сиянием моря, и тогда он завыл — отчаянно, тоскливо, обреченно, ощутив невероятную пустоту внутри, пустоту сродни голоду, от которого подводит живот, и нечем было утолить голод; пустоту сродни жажде, от которой на шершавом языке возникает мерзкий металлический привкус, и нечем было утолить жажду, и нечем, нечем было заполнить эту пустоту одиночества, пустоту потери… — и он проснулся, и поднял голову, учащенно дыша, словно от быстрого бега.
