… Длинная лестница, вьющаяся по склону горы, вела к вершине, открытой всем ветрам. Ветрам Манве. Где-то — казалось, бесконечно далеко — было море, ласковое и теплое, был Арменелос, Поднебесный Град, прекраснейший в мире, были белые дома и дворцы, тонувшие в зелени садов, был ветер, несший запах соли и водорослей, трав и цветов… Все это осталось — там, внизу. А здесь, на вершине, был только накаленный солнцем шероховатый камень под босыми ногами и невероятно глубокая и чистая эмалевая лазурь неба над головой.
Те, что сопровождали его, куда-то исчезли, и он остался один на один с этой холодной бескрайней лазурью, робко и недоуменно оглядываясь по сторонам. Потом, запрокинув голову, начал смотреть вверх, где медленно и величаво кружили Свидетели Манве. Он устал, он был напуган и растерян. Где мама? Отец? Зачем его привели сюда, почему оставили здесь одного?
Отец…
Он тихонько всхлипнул и прошептал куда-то вверх, в сияющую голубизну:
— Отец?..
Потом стал свет. Яркий, ярче самого солнца, он лился отовсюду, он казался живым, проникал в самую душу, вытесняя все, что было прежде. Ты избран, говорил этот свет, отныне ты — орудие Мое, меч в руке Моей, вершитель воли Моей.
Сияние переполняло его, и в сиянии этом слышался ему Голос, говоривший: Ты — избранник Мой. И не стало в мире ничего прекраснее и чище, не стало ничего выше — этого предназначения, и не стало более ни горя, ни сомнений, ни страха, ни любви, ни сострадания. Было высшее, совершенное счастье — быть одним с этой Силой, внимать этому Голосу, исполнять веление Его.
* * *
После он уже, наверное, не смог бы рассказать о том, что происходило с ним на вершине горы. Но сила, которой был Свет, осталась в нем, и сила эта со временем обратила его в подобие совершенного в своей чистоте кристалла льда.
У него не было детства. Не было юности. Сверстники сторонились его — ему не было до этого дела. Сам Тар-Киръатан занимался его образованием, подбирая в наставники лучших из лучших, словно бы этот, до поры никому не известный, мальчишка был принцем крови. Приемные родители относились к мальчику с плохо скрытой робостью; в другое время, возможно, это и показалось бы смешным — один из лучших военачальников Нуменорэ, и боится ребенка! — но слишком у многих приемыш вызывал сходные чувства; да и наставники его, вслух превозносившие успехи государева крестника, втайне побаивались его. Он знал об этом. Ему не было до этого дела, как не было дела и до того, что занимало его сверстников. Так должно быть. Ведь он избран для великого Служения.
