дома печальны и теперь домой вернется разве кто о всех безгрешных
не помолясь в пустой трамвай конечно
***
бумаги синей для абажура купить еще говорила Шура
что всех убьют потому бумага спасает верно да из продмага
вестей сегодня уже не будет стучат на лестнице в двери люди
но все теплы разве только степень их отличает поля да степи
почти не снятся летай во сне и ордер выпишут по весне
на новый дом где растет черешня хоть детство всё не вернуть конечно
а хоть кусочек раскраску Китти наверно знать что вы просто спите
147
один снаряд попадает дважды в пустую кость абажур бумажный
спасает разве слеза и вера и несколько буковок для примера
напишешь пропись полна помарок и темен сад и асфальт так жарок
и нужно жить непременно столько пока на солнце кипит карболка
пока луна закрывает окна пока на несколько слов способна
для всех унесенных взрывной волною пока еще говорит с тобою
из радиоточки весенний морок и кровь подступает к отметке сорок
148
я бы раздосадовался, если бы не любил всякую дань вроде тебя,
чтобы слово царапало, отзывалось в каждом народе,
домашнего прозвища вроде, сколько у тебя в кармане денег,
и куда потом ты ни день их,
Ходасевич безмерно нежен в письмах к жене и к пяти
миллионам погибших за лето на этой войне.
когда мы хотим приласкать или оскорбить человека, красной
вышивки гладь, рубленой щепы под веко,
а то изведусь и приеду, но ветрен Лубянский проезд,
и в гардеробе крадут номерки мимо ярмарки мертвых невест.
успокой меня в каждом письме, что белой костной мукою
земля сыта, и лишь хвалой из каждого рта,
когда правая присно «я» проштемпелеванным ластиком стерта,
Ходасевич очень нежен в письмах к жене, как ранее сказано было,
он купил ей сиреневый пластилин и разверста внутри могила,
только по госту коробок жостовского картона, Анна Ивановна
Чулкова правил хорошего тона столько хотела привить черенкам
жестяной лопатой, мягко лопатка ломает ребро под землею
невиноватой —
расстроил, совсем расстроил, у аналоя их было трое, постановщик
торжественных действ, декоратор милости к падшим,
и что-то еще, но всем всё равно, что в письмах бывает дальше.
149
до блокады уже ничего но погоды теперь золотые
старорежимной оберткой глядят в теплый ад святые
плотью обглоданной костью шуршат разливают кагор на граните
и сторожа закрывают свой сад говорят: «что ж вы, граждане. спите»
в Летнем саду посадить огород поставить Афину с пледом
но теплое время сорвется вот-вот улетит за памятью следом
башню сравняют с землей шпиль воткнется иглой в ладони
