– Четыре недели! – кричит он, совершенно не обращая внимания на прохожих, выворачивающих шеи. – Три недели, и это все, что ты придумала?
Я уже ничего не понимаю – я делаю шаг назад. Он отталкивается от машины и идет на меня:
– Где ты была? – орет он, и я окончательно теряю ориентиры.
Глаза из светло-зеленых превращаются в изумрудные лазерные лучи. Он делает еще шаг и совсем рядом со мной, теперь уже шепотом, но так громко, что я стискиваю зубы, хочу зажать уши руками, чтобы не оглохнуть:
– Почему ты не пришла?
Зажмуриваюсь, перевожу дыхание и поднимаю глаза:
– Куда? – тихо спрашиваю я.
Зеленые глаза вспыхивают финальным аккордом, а затем выдох, в котором горячие нотки табака, крепкий кофе и отработавшая свое ярость, глухими толчками рваного дыхания.
– На эту гребаную выставку, – с тихим вздохом говорит он. Тонкие пальцы принимаются тереть переносицу, чтобы спрятать гнев.
– Так если она гребаная, что мне там делать?
Тихий, искренний смех и он поднимает на меня глаза – они всматриваются, они прикасаются, они обретают осмысленность:
– Потому что ты хотела, – он молчит, смотрит, а затем полная грудь воздуха и слова – легкие, быстрые, словно дробь дождя по крыше. – Мне казалось, тебе понравилась картина. Афиша… – его глаза становятся блестящим, словно огромные бриллианты. – Мне казалось, тебя зацепило.
– Зацепило, – киваю я, и делаю шаг назад.
Он смотрит, и его забавляет мое нежелание стоять на виду у прохожих нос к носу. Он улыбается, а я отгораживаюсь словами и делаю еще один шаг назад. Мне нужно больше пространства:
– Откуда мне было знать, что ты будешь там?
– Неважно, знала ты или нет. Важно – почему тебя нет там, где ты хочешь быть?
Неловкая пауза. Что мне ответить? Что есть вещи, от которых чувствуешь себя голым? Что есть музыка, срывающая с тебя напускное, есть книги, переворачивающие весь твой мир, и фильмы, после которых не спишь по полночи? Есть картины, где обнаженная красота и тебя самого оставляет совершенно нагим. На публике. В присутствии тысяч посторонних людей. Есть тонкая грань искусства, когда это становится таким же личным, как секс – не могу делать это, когда на меня смотрят.
– Так ты там работаешь? Это и есть твоя работа? – спрашиваю, чтобы спросить.
Он кивает, а я чувствую себя гораздо лучше, когда между нами немножко осени, а он больше не орет.
– Кем?
Он тяжело вздыхает:
– Какая разница?
Он достает из заднего кармана пачку сигарет, открывает, подносит ко рту и подцепляет одну из них зубами. Пачку – в задний карман, сигарета зажата в тонких тисках губ, но глаза исподлобья смотрят на меня с немым укором. Или усталостью? Кофейные локоны лезут в лицо, и он только сейчас замечает это, убирая их привычным жестом назад. Огонек зажигалки, глубокая затяжка, закрытые глаза, и густые клубы дыма ползут по его лицу вверх, минуя тонкие, но красивые губы, слишком большой нос и густые темные ресницы. Он снова открывает глаза и молча смотрит. Не особо сильна в невербальном общении, мне без слов неуютно, а потому глубоко вдыхаю:
