Тяну дверную ручку на себя и мысленно считаю чаевые «не моей официантке». Аромат кофе и выпечки обвивает мое лицо, и я даже не тружусь закрыть за собой дверь – пересекаю холл, бегу по проходу, попутно бросив быстрый взгляд на стену – афиши там уже нет. Отлично, не придется ждать, пока она снимет со стены мое сокровище, мою нагую темно-кофейную осень. За стойкой появляется официантка, и как только видит меня, её лицо расцветает в улыбке. Я тоже, тоже безумно рада быть сегодня здесь и видеть вас! Подбегаю к стойке:
– Здравствуйте, – говорю я, и моё лицо само рисует улыбку от уха до уха. Девушка в одно мгновение становится нежно-розовой, совсем как осьминожка, и я решаю сразу же порадовать её. – Слушайте, я хочу вас отблагодарить – сумма вас, конечно, не шокирует, но…
– У меня её нет, – говорит официантка.
Поднимаю глаза и первые несколько секунд просто таращусь на девушку – глупая улыбка на моем лице, и глаза размером с чайное блюдце, потому что до меня начинает доходить смысл сказанного.
– То есть как – нет? – мерзкий холодок пробегает по нутру, и уголки рта медленно ползут вниз.
Я никак не могу понять, почему её это так радует? Неужели эта улыбка адресована мне, дабы загладить её забывчивость, свести на нет неловкость или стать оправданием для миллиарда других причин? Но она на меня и не смотрит, она смотрит за мое плечо и повторяет:
– Она не у меня, – девушка кивает в сторону огромного окна.
Я оборачиваюсь и смотрю – за окном осень и пасмурное небо, а мое сердце стало огромным ядерным реактором. За окном люди кутаются в теплые плащи и крутки, а мои ладони сжались в тугие комки. Там, за дымкой стекла – шум, гам и людские голоса, а внутри меня растворились последние слова.
– Идите же скорее! – говорит она мне куда-то на левое ухо, и я слышу в её голосе совсем еще юный восторг.
Киваю и иду к выходу. Дверь от себя – осень взрывается вокруг меня, пытается оглушить людским смехом и криками, клаксонами и лаем собак, а я упрямо шагаю – шаг, два, три… И когда между нами остается всего один шаг, он, откровенно насмехаясь, бросает мне:
– И это все?
Его глаза гневно сверлят меня. Моя афиша, аккуратно свернутая в трубу, покоится в его руке, а он прислонился к огромному черному киту-машине, и нервно стучит каблуком ботинка по асфальту.
– Это все? – и тонкие, длинные пальцы сжимают бумагу, сминая её. Мои глаза бешено шарят по узкому лицу, перескакивая на побелевшие костяшки пальцев. Его тонкие губы исказил оскал, а я судорожно ищу слова. И вдруг он взрывается:
