И тут случилась счастливая оказия, возможность избежать одиночества.
Якову Алексеевичу, застрявшему в своей медленной стройке из-за ограниченности в средствах, подвернулся почти готовый дом, недостроенный, в котором тем не менее можно было жить. Дом стоял на улице Степной, где местный архитектор строил его для себя. Но теперь он уезжал в город, на более выгодную должность, и дом продавал.
Улица Степная — это было рядом с его родителями! Очень удобно! Яков Алексеевич закрутился юлой — денег на покупку дома не хватало, а упускать его не хотелось. Что было делать? Тут умненькая Ефросинья Алексеевна и подоспела со своим планом:
— Забирайте меня к себе, — предложила зятю, — а хату мою продайте. Мне одной она, такая большая, не нужна. А вам деньги пригодятся в возмещение моего содержания.
— Да мы с дорогой душой! — обрадовался Яков Алексеевич. — Как, Липа, заберем маму к себе?
— Не о том речь, Яша, — бесстрастно сказала строгая на выявление эмоций Лампия Пантелеевна. — Я думаю, хватит ли денег, взятых за хату, на покупку того дома...
— Так еще и свою времянку продайте! — сказала Ефросинья Алексеевна. — Тогда хватит.
— Да кому она нужна, недостроенная… — засомневался зять. — Тут многое до ума не доведено…
— А ты приложи к времянке часть строительных материалов. Они-то тебе не пригодятся теперь. Лес, немного кирпича, например, — развивала свою идею Ефросинья Алексеевна. — Да сад посади, дорожки посыпь песком. Тебя ли учить?!
— Сад! — воскликнул обрадованно Яков Алексеевич. — Это да, сработает! Ну, мама, что бы мы без вас делали?!
Так они и поступили, и — о, чудо! — оба объекта быстро и хорошо продались. Уже к осени 1928 года семья вместе с Ефросинией Алексеевной переехала в новый просторный дом.
Такова была предыстория вопроса.
Теперь, когда умерла Ефросинья Алексеевна, ее дочки пришли за своим наследством — они требовали от Прасковьи Яковлевны выселиться отсюда и отдать дом им. Та опешила!
— Какое отношение вы к нему имеете? — спросила неласково. — Его купил мой отец.
— Да, но на деньги нашей матери!
— Дом записан на Якова Алексеевича, — напомнила теткам Прасковья Яковлевна. — А если тут и есть бабушкина доля, так и моя мать была ее дочерью. И потом бабушка много лет жила у нас, уже не работая… Мы ее содержали.
Тетки упорствовали, требовали своего, ярились и чуть ли не хватались за ее вещи, чтобы выбросить на улицу. Страсти опасно накалялись. Прасковья Яковлевна смотрела на теток, как на сумасшедших, не узнавая их.
