— Дай Бог твоим братьям вернуться домой живыми, — елейным голосом перебила ее Ольга Пантелеевна, не выдержав натиска таких сложных слов, которые произносила племянница.
— Ага, — присоединилась к сестре Наталья Пантелеевна, — и я говорю, что они уже отрезанный ломоть, не твоя семья. Женятся, осядут возле жен. А в этом доме из прежней семьи ты одна осталась.
Прасковья Яковлевна почувствовала холодок, идущий от теток, и насторожилась, осторожно произнесла нейтральную фразу:
— Пока не женились, они — моя семья, а мой дом — их дом.
— Мы как раз о доме и пришли поговорить, — первой раскрыла карты более смелая из сестер — Наталья Пантелеевна.
Короче, в чем оказалось дело? Их младшая сестра, Евлампия Пантелеевна, выйдя замуж, поначалу оставалась жить под крылом родителей, одной с ними семьей. Там у молодых супругов родилась дочь Прасковья, там дед с бабкой ее нянчили. Все у них шло хорошо: зять пришелся ко двору, был работящим, покладистым, ладил со стариками.
Так бы жить и жить, но вот беда — хата их стояла в неудобном месте, слишком скученном, что ни проехать к ней подводой, ни развернуться возле двора было невозможно. Это мешало Якову Алексеевичу, который жил натуральным хозяйством, выращивал урожай, привозил домой, тут молотил да веял его и закладывал на хранение. В хозяйстве он завел всякую живность, для которой надо было с осени заготавливать корма, да и каждый день привозить зелень или солому. На узкой улочке, в тесном дворе он мучился с этими делами и поэтому многое держал во дворе своих родителей. Жить на два двора, расположенных почти в километре один от другого, было утомительно, и долго так продолжаться не могло. Кроме того, усадьба стариков Сотник располагалась на крутом спуске в балку, отчего огород в дожди и паводки уплывал вниз, унося с собой чернозем и удобрения.
Но вот настал 1928 год, и вокруг Ефросиньи Алексеевны закрутились перемены, посыпались как горох. Летом, накрыв кровлей выстроенную кое-как из вальков времянку, от нее, три года как овдовевшей, съехали дети и зажили отдельными заботами. Осталась она совсем одна в пустом доме. Без шумной молодой семьи затосковала — что-то значило-таки сразу лишиться троих шумных внуков, — ходила по пустым углам, не находя себе применения. Получилось, что в короткое время бедная Ефросинья Алексеевна стала никому не нужной.
Конечно, она испугалась — ибо никогда не оставалась без мужской поддержки, вообще без стороннего участия. Первое время ее опорой был брат, а потом муж. Что же теперь делать? Как жить, оставшись на собственном попечении? Иногда она еще работала по родовспоможению и зарабатывала на кусок хлеба, но силы ее, конечно, таяли.
