– Прости, ты сказал, две привязки? – вдруг сообразила я.
– Две. К двум собратьям.
Вот откуда мне знакомо имя девушки! Папа упоминал его, хотя и не при мне, и ещё что-то говорил о Дрэйке, что девушка отравила Дрэйка и связь эту никогда не разорвать, как ни старайся.
– Знаешь, Кадиим, чужая личная жизнь меня не касается, – я отвернулась, чувствуя, как щёки закололо от неожиданного жара, унимающего злость.
Двое. Сразу.
Дирг побери, мне и одного Бевана много.
– Когда-то давно в некоторых восточных странах считалось естественным женщине высокого рода иметь более одного супруга, – заметил дух нравоучительно.
Я сдвинула рукав куртки, вытягивая плетёный браслет с сигнальным кристаллом-подвеской. Коснулась гладкого голубого камня, добавляя в холодную бусину каплю силы для зова. Папа увидит или почувствует сигнал второго кристалла, находящегося у него, и спустится за мной.
– Отец накажет тебя, если узнает, что ты рассказал мне? – спросила я, отпустив кристалл.
– Господин Рейнхарт заберёт у тебя кольцо.
И я никогда не узнаю правду.
– Тогда уйди.
Кадиим склонил почтительно голову и обратился синеватой дымкой, рассеявшейся возле воротника моей куртки.
В ожидании папы я пыталась вспомнить всё, что он когда-либо рассказывал о моей матери, любую мелочь, любой обрывок разговора, даже подслушанного случайно, но, кажется, этими жалкими крохами не накормить и воробья. Отец говорил, она умерла, когда я была ещё в колыбели. Говорил, я похожа на неё. Говорил, я лучшее, что смогла дать ему эта женщина. Но я никогда не слышала от папы слов любви к ней, боли потери, радости приятных воспоминаний, которые должны были в идеале связывать двоих небезразличных друг другу. Я не знала, кто она, откуда, как они с отцом познакомились и как она умерла. Даже не знала её имени! Уверена, папа называл его, имя женщины, давшей мне жизнь, но сейчас я отчего-то не смогла вспомнить его, словно единственное это слово затерялось среди теней умерших, растворилось в призрачных долинах подобно его обладательнице. Возможно, какие-то мелочи, кажущиеся несущественными детали действительно стирались из моей памяти из-за постоянного сна, постоянного нахождения за гранью, потому что я не видела иного объяснения тому, что не могла воскресить имени собственной матери.
Наконец глухо лязгнул замок, открываемый с той стороны, отворилась толстая железная дверь, и в комнату ворвался папа, встревоженный, хмурящийся озабоченно. И я соврала. Рассказала отцу, что предатель привёл с собой леди Айшель Ориони, что она неведомым образом миновала полог, легко победила меня в короткой схватке и в два счёта сняла защиту. Я лгала, захлёбывалась недоумением, непониманием, как подобное могло произойти, заходилась в истеричном крике. Я никогда не врала папе, разве что всего раз скрыла правду о своём бегстве на маскарад, но тогда, по моему возвращению, отец ничего не заметил, не заподозрил, ни о чём не спросил. Я просто-напросто умолчала о поездке, о нарушении его строгих запретов, и всё. Теперь же я говорила заведомую ложь, врала в лицо, играла, изображая потерпевшую поражение, униженную, оскорблённую самим фактом, что меня смогла победить какая-то безвестная девица с загадочным даром. Каждую секунду я ждала, что папа поймает меня на откровенной лжи, поймёт, что я притворяюсь, и притворяюсь неубедительно. Я металась по комнате и заламывала руки, опасаясь, что перегибаю палку, но папа, не проронив ни слова, выслушал, ударил с силой, со злостью по сдвинутой крышке ящика, и та с оглушительным грохотом упала на пол. Я вздрогнула и умолкла, а отец резким, не скрывающим его ярости жестом поманил меня. Мы покинули катакомбы, папа сам отвёз меня на своей машине домой. Всю дорогу мы молчали по-прежнему и, лишь переступив порог нашего дома, отец коротко, отрывисто велел мне собирать вещи.
