Кто-то, привлечённый её словами, делает шаг в мою сторону. Под распахнувшейся накидкой поблёскивает пряжка перевязи — не иначе как стражник.
Я бросаюсь бежать.
II
Затерявшись в северных застройках я долго отсиживаюсь в чёрной тени какого-то сарая, из которого несёт плесенью и гнилой кожей. Если я слишком забрал на север, то мог впопыхах домчаться и до Кожевенной слободы. Я хорошо вижу в темноте, но не очень разбираюсь в направлениях и расстояниях.
Река совсем рядом — налетевший ветер приносит влажный водянистый холод, пропитанный запахом ила. Снова начинается дождь — мелкий, зябкий, он тихо и заунывно шуршит по крыше сарая, по траве, по лужам. Холодный.
Я сижу, пока не кончается дождь, и ржавый лунный глаз снова не появляется из-за облаков. Проносящиеся на его фоне летучие мыши кажутся страшными неведомыми звероящерами. Отправляюсь домой.
В переулке стоит охотник с арбалетом в руках. Я хорошо вижу его в сумерках. Я вообще хорошо вижу в темноте. Охотник в плаще и с арбалетом стоит, прислонясь к забору ближайшего кособокого домишки с пустыми окнами и смотрит на улицу, по которой иду я. Увидев меня, он выпрямляется и берёт арбалет на изготовку. Я не поворачиваю головы, мне хорошо видно его краем глаза. Я не поворачиваю головы и просто иду мимо, как шёл.
— Эй, малец! — окликает он.
Я делаю вид, что не услышал и продолжаю идти, стараясь не прибавить шагу, хотя очень хочется. Мне страшно. Я делаю вид, что не слышал — мало ли что: может быть, я глухой. Глухонемой, да. Один раз мне уже приходилось прикинуться глухонемым, когда со мной заговорил площадной шут. Это было возле магистрата, несколько лун назад, не знаю, сколько. Про шута все знают, что он соглядатай йомуна Килча.
— Эй, малец!
Я слышу топот за спиной. Наверное, он решил догнать меня, чтобы рассмотреть поближе и выпытать, кто я такой. Ничего страшного, говорю я себе. Ничего страшного, ну спросит он что-нибудь. Ну отвечу я. Главное — в глаза ему не смотреть. Иначе поймёт, что я вру. Охотники очень чуткие. А если поймёт, то…
— Ты глухой, что ли? — кричит охотник. — Сейчас я тебе уши прочищу. Стрелой.
И тут я не выдерживаю — бросаюсь бежать.
— Эй! — кричит он. — А ну стой! Стой, а то застрелю!
Конечно я не останавливаюсь. Бегу изо всех сил. Впереди передо мной, за крышами, висит луна. Она ржавого жёлтого цвета — горит в тёмном небе как немигающий глаз кровожадного нимху. Я бегу прямо на неё. Наверное, это глупо, наверное, мне бы лучше свернуть в один из тёмных переулков, но я бегу прямо вперёд, по лунному свету, отражённому в жирной грязи, бегу, оскальзываясь чуть не на каждом шагу и рискуя свалиться или подвернуть ногу. Охотник наверняка бегает быстрей меня и мог бы догнать, если бы постарался, но ему, наверное, не хочется носиться по грязи за каким-то мальчишкой, поэтому он останавливается и пускает стрелу. Я не вижу этого, но чувствую, как болт проносится над самым моим плечом, задев его оперением, и вижу, как он вонзается в ствол вяза, стоящего впереди. Охотник что-то кричит мне вслед, но я уже поворачиваю в улицу Медянщиков и не могу разобрать слов.
