Младенца на трон! | страница 59
Пьер устремил задумчивый взгляд в окно. То есть все, что он тут творил - фосфор, симпатические чернила, "глас Богородицы", - не помогло? Все равно собираются выбрать мсье Ферре? Может, тот у себя в Костроме показывает еще более впечатляющие "чудеса"? Как это вообще возможно? Нет уж, мсье Жюно, победа вашему протеже так легко не достанется! Нужно только казаков утихомирить…
Между тем Филимон со вздохом встал, немножко покачал Пьера на руках и осторожно поставил на пол.
- Ничего, Петруша, ничего. Завтра пойду бить челом архимандриту, могет, он как-нибудь на бояр подействует. А коли нет, так мы с тобой в монастырь на Белоозеро сбежим. Мне Богородица поручила об тебе предстательствовать, и я не отступлюсь.
Улыбнувшись, он вышел, а Пьер остался стоять посреди комнаты.
Ничего себе перспективка - монастырь на Белоозере! Нет, это, конечно, интересно с точки зрения истории, но жить там… Впрочем, испытание закончится с избранием царя, так что монастырь ему не грозит. Но что же придумать? Это последний шанс, и он просто обязан что-то предпринять.
Весь день Пьер ломал голову и к вечеру, наметив план, сказал вошедшему в комнату Филимону:
- К маме хосю.
Лицо писаря вытянулось от удивления.
- Это куды ж?
- В цекву.
- В какую? В Успенья, что ль, где нашли тебя?
Пьер радостно кивнул.
- Ах ты, Господи, - умилился Филимон, - помолиться хочешь. Разумник мой. Погодь, сейчас сведаю.
И бросился в сени. Через мгновение Пьер через приоткрытую дверь услышал возбужденный бас писаря, советовавшегося с Василием. После короткого совещания решено было просить разрешения у Шереметева, и Филимон ушел. Вернувшись, заглянул в комнату Пьера и сказал:
- Боярин дозволил, завтра с утречка поедем. Он свои сани даст. И Васька с нами. Позову тебе ныне Варвару, ложись-ка пораньше, дабы в церкви не капризничать.
Варварой звали новую няньку, приставленную к Пьеру вместо Агафьи. Он не возражал: ему по-прежнему разрешали жить в комнате одному, и девушка заходила лишь по необходимости. Была она высокой, стройной, длинная коса доставала почти до колен, и Пьер, который даже в теле русского ребенка оставался французом, нередко втихомолку любовался ею.
Через несколько часов, когда все стихло, и палаты Шереметева погрузились в сон, Пьер тихонько вылез из постели, зажег свечу, достал несколько книг, хранившихся в шкафу, чистый пергамент и чернильницу. Работа предстояла большая и трудная. Успеть бы.
Всю ночь он старательно выводил букву за буквой, подражая писарям старинных книг. Глаза слипались, маленькие пальчики дрожали от напряжения, но Пьер упорно работал, пока не закончил "документ" до последнего слова. Убрав все со стола и спрятав написанный свиток, он в бессилии повалился на перину.