Друзья улеглись в горнице, на печи, а Пугало заснул прямо на своей жертве. А когда солнце позолотило комнату, открыл заплывшие глаза и обомлел: перед ним качались голые пятки. Он в смятении попятился, тихо ахнув: на ленте, привязанной к вбитому в потолок крюку для люльки, висела Настасья. Тело ее тихо покачивалось, лицо посинело и распухло, изо рта болтался почерневший язык.
Ермолай вздрогнул и потряс головой, отгоняя жуткое воспоминание. Машинально потер шрам и задумался. Да уж, прав собрат, грехов на нем немало. Если узнают, что он сотворил с девкой - все, плаха. Слава Богу, оба дружка его тогдашних сгинули, и вестей от них нет. Но если станет царем Пожарский - порядок наведет, это точно. И тогда все былые преступления откроются…
Пугало молча встал и, не одеваясь, вышел на улицу. Холодно. Он помочился прямо с крыльца, зябко ежась, завязал штаны и вернулся обратно в избу. Подойдя к столу, за которым сидели казаки, решительно произнес:
- Стрельцы дело сказывают, никакие Пожарские да Мстиславские нам не надобны. Давайте-ка, братцы, за Мишку-отрока хлопотать.
Иван, доверенный человек Трубецкого, приоткрыл низенькую дверь и шепотом спросил:
- Звал, батюшка?
Князь, заметив его, махнул рукой.
- Заходь.
Осторожно шагая по набросанным на пол коврикам, Иван подошел к широкой лавке, на которой лежал хозяин, подтянул скамеечку для ног и сел на нее. Лицо его было мрачнее тучи. Трубецкой же, напротив, улыбался, щеки его зарумянились. Покосившись на дверь, он радостно прошептал:
- Завтра явлю миру чудо исцеления. Ух, и подивятся бояре! Меня, небось, уже схоронили, а? Ниче, теперь сведают, что не только чадо найденное могет чудеса учинять.
- Поздненько сподобился, батюшка, - горестно вздохнул Иван.
Дмитрий Тимофеевич нахмурился.
- Что так? Да сказывай же, не томи.
- Утрась казаки тьмочисленные осадили Крутицкое подворье. Им отомкнуть не восхотели, так они ворота выломали, подать, кричат, нам митрополита Ефрема.
- И? - встревожился Трубецкой. - За что стоят?
- Грамоту приволокли, мол, дайте им Мишку Романова на царство. Приподнявшись на локте, князь ошарашено воскликнул:
- Кого?!
- Да, батюшка Дмитрий Тимофеич, его, Филаретову ветвь младую. Ефрем-то своего человечка им выслал, чтоб грамотку принять, так они сверх нее еще саблю положили. Мол, за ними сила.
- Так и есть. Не зря бояре время-то тянули, все ждали, когда казаки по домам разъедутся. С ними-то не поратуешь. Но как? Почему за Мишку они? Меня ж надобно держаться, разве не я им отцом родным был?
