- Уди-и! - завопил вдруг Пьер, гневным жестом указав на дверь. - Уди!
- Вот что, братец, - наклонился к нему Федор Иванович, - утихомирься-ка. Агафья - баба душевная, и тебе за няньку будет. Так что свои коленца выкидывать прекращай, а то ведь я и высечь могу!
- Эй-эй, боярин, полегше, - нахмурился "стрелец".
- А ты, Васька, замолчь, - огрызнулся Шереметев. - Коли князь Пожарский силком мне тебя приставил, так не в свое дело не сувайся.
"Что ж, придется дать спектакль, иначе от нее не избавиться", - мысленно улыбнулся Пьер и, придав лицу самое злобное выражение, на какое только был способен, топнул ногой.
- Не хотю! Уди! Уди-и! - крикнул он и заверещал на одной ноте противным, писклявым голосом.
Лицо Федора Ивановича налилось кровью, с минуту он молча смотрел на Пьера, а потом заорал:
- Да нет у меня никого, окромя нее!
- А-а-а!
- Замолчь немедля!
- А-а-а!
- Могет, мою Варвару к нему посадить? - спросил кто-то из толпы.
- Не-е! А-а-а!
Шереметев схватился за голову.
- Царица небесная, дай мне сил! Что тебе надобно, чадо? Нешто один в горнице хочешь жить?
Пьер мгновенно замолчал и улыбнулся. Стоявшие у двери челядинцы зашушукались:
- Почто ему нянька, такому-то умненькому.
- Коли так положено, возражать не должон.
- Да как ты без мамки-то будешь? - начал было Шереметев, но Пьер демонстративно набрал воздуха в легкие, и боярин обреченно махнул рукой:- Господь с тобой, оставайся. Васька, слышь, ты заходи к нему почаще, чтоб чего не вышло.
Пьер улыбнулся еще шире и дернул Федора Ивановича за длинный рукав:
- Ам-ам!
- Ох ты, Господи, он же не жрамши, - всполошился Шереметев. - Сейчас принесут.
Несколько человек тут же сорвались с места, но Пьер решительно заявил:
- Сам! - и потопал к двери.
Люди, улыбаясь, расступились, он вышел из комнаты и вопросительно оглянулся. Мужичок лет сорока, стоявший ближе других, кивнул и протянул руку:
- Туда. Ступай со мной.
Пьер сунул кулачок в его теплую ладонь и решительно зашагал за мужиком.
Василий Григорьевич Телепнев, думный дьяк Посольского приказа, ехал в обитых дорогим сукном санях через Кулишки, что на востоке Белого Города, и, кутаясь в подбитую мехом ферязь, лениво смотрел по сторонам.
Тусклое зимнее солнце размытым кругом виднелось из-за низких туч, скупо освещая сугробы и заметенные снегом крыши.
Вокруг стоял адский шум: стук молотков, визг пил, крики, ругань. Москва, лишь недавно освобожденная от поляков, строилась заново. Горожане буравили промерзлую землю, пилили, кололи, и их жилища потихоньку росли. Тут и там виднелись новенькие срубы, кое-где еще без крыш, но уже чувствовалось, что вскоре сожженная столица восстанет из пепла.
