Возвращался домой - огромный полумесяц висит на севере. Над ним Венера. Светящиеся окна модернистских домов на Ханзафиртель. А вокруг нашего квартала (мы ведь живем в гомосексуалистском районе) весь день кучки мужиков в коже, фуражках, пилотках. Вроде какой-то фестиваль у них, или просто «ночь клубов». Странный все-таки город Берлин.
09.09
Гуляли с Анютой, играли в бокс. Я рассказывал ей про Мохаммеда Али. Когда пришли домой, пересмотрел его бой с Форманом в Киншассе. О, это в самом деле было великолепно! Али - отклоняющийся на канаты, скользящий по ним, играющий локтями, как танцующая гора, полная кустов и песков, песен.
Но потом посмотрел в интернете выставку одесситов, вроде местного извода старой московской идеи «Здравствуй, сказка». Поразительно - Петрел-ли, подражающий Звездочетову, Резун-Звездочетова на шестом десятке все так же давящая из тортовых шприцов контуры зайчиков, Перец с очередным младенцем-Гитлером в батоне, шутки Войцехова, непонятно зачем разогнанные в картины. Что они делали 25 лет?! Такое впечатление, что только пиздели и спали.
10.09
У дверей нашей квартиры на Пушкинской, в желтом кухонном свете, я прощаюсь с Дмитрием Замятиным. Дальше ему надо пройти темной сырой лестницей, но вместо этого он наталкивается на стену, и как-то изогнувшись дугой, падает, ломая хребет.
Слушал ораторию Харри Партча - о бродяге, путешествующем автостопом в Сан-Франциско. Попутно я держал в левой руке полупустую банку скипидара, а правой - что-то исправлял тряпкой на холсте. Внезапно я услышал в банке резонанс низкого дребезжащего звука струны. Он повторился еще раз, и еще. На меня повеяло чем-то таким, шестидесятническим - когда эксперимент, музыка, проживание шли заподлицо.
А вообще, диссидент не режет и не перекраивает. Он просто уходит. Это надо помнить.
«Привидение! Привиденческое!» - пустой крик. Где опасность, там и спасение. Схватка. Охотиться, в охотку. Тюки товаров разбросаны по мастерской.
Но все расставив по местам, да, все распределив, став муравьишком - вдруг он спичкой взлетает над Быком. Как Мохаммед Али. Гора, что ерзает, скользит канатами, играет локтями, всеми прутьями своими, лианами. Такое прохождение муравья - даже если он сам не знает об этом, даже если на опий наложено табу.
«Я стираю, я смешиваю, я все это делаю - только не хочется печатать», - улыбаясь говорит художник. Он в трусах, шортах, он шарит с утра по своей мастерской. Он щербатый, круглоголовый, он живет в мастерской, где все разбросано с утра.
