Нигель сказал неожиданно:
— Вы не представляете. Ободранный мальчишка пасет коз, начинаешь его рисовать и понимаешь, что много раз видел его в музеях. На прошлой неделе я нашел в Амфиссе девушку совершенно минойскую, даже прическа такая же. От этого, конечно, и трудно, потому что, как ни старайся, это похоже на копию с греческой урны.
Я засмеялась.
— Знаю. Совсем недавно встретила одного Зевса и одного довольно испорченного Эрота.
— Стефанос и Нико? — спросил Саймон.
Я кивнула:
— Нигелю надо их показать.
Художник спросил:
— А кто они?
— Стефанос — пастух из Араховы, вышел прямо из Гомера. Нико — его внук и просто красавец, в американо-греческом стиле. Но если нужна только голова, лучше не найти. Пока я говорила, я поняла, что Саймон ничего не рассказывал Нигелю о своем брате. Ничего он не рассказал и теперь.
— Ты еще можешь их встретить. Стефанос обычно бродит между Дельфами и Араховой. Ты сегодня ходил в ту сторону? Далеко?
— Очень далеко. — Молодой человек почему-то выглядел смущенным. — Надоело мне в долине, решил походить. И шел и шел, очень жарко, но дул ветер.
— Не работал сегодня?
Вопрос был совершенно невинный, но художник вспыхнул под грубым загаром.
Он быстро сказал:
— Нет, — и засунул нос в стакан.
Я спросила:
— И никаких панов со свирелями? И никакого Парнаса? Вы меня потрясаете!
Он окончательно засмущался.
— Нет. Говорю же, я почти ничего не делал, просто ходил. И эти головы мне осточертели. Это только хлеб с маслом. Они вам не понравятся.
— Мне очень хочется посмотреть, Саймон рассказывал, как вы здорово рисуете…
— Здорово? Саймон говорит ерунду. Я получаю удовольствие и все.
— Некоторые очень хороши, — сказал Саймон тихо.
— Ага. Эти сладенькие акварелечки. Ты читал, как на них реагируют критики. Они бесполезны, и ты это знаешь.
— Они — первый класс, и ты это знаешь. Если бы ты мог…
— Боже, опять если бы, если бы… Никому они не нужны.
— Но это то, что ты хочешь делать, и такого не делает никто! Если ты имеешь в виду, что на них трудно прожить, тогда конечно…
— Они не значат ни черта, слышишь, ни черта!
Саймон улыбнулся.
И я поняла, что его отличает от знакомого мне самоуверенного типа — ему не наплевать. Ему не безразлично, что произойдет с этим несчастным и не особо привлекательным мальчиком, хотя тот все время и грубит. И поэтому он вернулся через четырнадцать лет, чтобы узнать, что случилось с братом. Это не орестианская трагедия, он не соврал. Но ему не были безразличны его отец, Стефанос.
