И все это время он мог думать только об огненном видении, каждый раз ожидая, когда стройный силуэт промелькнет в окне.
Луи напрочь забыл о поручении отца. Теперь его интересовал только один человек — имени которого Луи, далекий от столичной жизни, пока еще не знал.
На третий день, однако, Кадан покинул дворец. В окружении десятков пажей кортеж с носилками двинулся по узким улочкам Парижа, и, уже ни капли не интересуясь судьбой брата, Луи направился за ним.
Он следовал за процессией до самых ворот загородного особняка, который приказал построить для Кадана Рауль — и едва он понял, что это и есть тот самый дворец, о котором не раз говорил ему отец, сердце сдавила боль.
Луи, однако, стиснул зубы. И продолжал наблюдать.
Кадан в тот вечер играл Париса.
Он редко ставил античные драмы, предпочитая баллады и саги, каких не знал никто в городе, кроме него. Однако эта роль — как и несколько других, в том числе женских ролей — все же нравилась ему.
Церковники, безусловно, сказали свое слово — впрочем, они выражали свою ненависть к любому из театров и любой из трупп, даже если та ставила сюжеты из Евангелия, потому Кадан не считал нужным обращать внимание на их пустую болтовню.
Разморенный после выступления и уставший после долгого пения арии, написанной специально для него, Кадан возлежал на подушках в одной из беседок в парке своего нового поместья и сквозь тонкий полог невесомых тканей наблюдал, как мимо скользят аристократы в дорогих одеждах, которые всего несколько лет назад и не взглянули бы на него.
Кадан щурился. Ему нравилось думать, что теперь все они будут танцевать под музыку, которую играет его оркестр.
Он неторопливо цеплял трюфели из серебряной чаши и отправлял их в рот. Кадан предпочитал есть один. Он вообще не слишком любил людей, предпочитая, чтобы между ним и его зрителями всегда оставалась граница зала. Единственным, кого впускал он в свой собственный доверенный круг, был Рауль. И — поскольку того требовал сам Рауль — его четверо друзей.
В безумных забавах последних Кадан участия не принимал — разве что Рауль его вынуждал.
С Бертеном и другими старыми знакомыми Кадан давно уже не общался — лишь регулярно высылал им деньги, потому что "обещал не забывать". В последнее время сопроводительные письма Бертену писал его секретарь.
Но Раулю было уютно одному в окружении книг и картин, которые будили в нем смутные, казалось бы, давно уснувшие чувства, как будто сквозь серый полог пыльных декораций проглядывала настоящая жизнь, которую он давно забыл.
