над Красным проспектом и хлестал снегом, круглым и твердым, как Дробь.
Лошадь лихо несла легкие санки, и от быстрой езды ветер казался еще
пронзительней. Иванзапахнулся до пояса меховой полостью, поднял воротник своей
рыжей верблюжьей куртки и нахлобучил на брови круглую шапку, которая называлась
«финкой». На губах он ощущал еще нежную теплоту детских щек и сухую горечь
материнских губ.
Он выбрал час для отъезда, когда Лиды не было дома, потому что решительного
разговора так и не состоялось. Впрочем, Лида, наверное, все уже поняла, и последние
месяцы они жили, как в гостинице, когда по чистой случайности чужим людям временно
приходится соседствовать по жилью.
Он хотел оставить письмо и написал уже было, что, желая облегчить ей жизнь, возьмет к себе Василька, как только окончательно обоснуется. Но такая фальшь была в
этих заботливых фразах, что Иван порвал письмо и без всякой записки положил в стол
деньги‐все, сколько было, оставив себе тридцатку на дорогу.
Мать он сразу хотел взять с собой, но та отказалась. «Я уж с унучатами перееду»‚‐
заявила она. Она ведь привыкла так: сначала сам уезжал, а потом перевозил
семью. Но на сей раз это было ложью. Все было ложь и с детьми, и с женой, и с
матерью.
Иван подставлял лицо ветру и ощущал боль от снежной дроби, которая, казалось, рассекает кожу и оставляет оспины на щеках.
Он уезжал в суровое время. На базарной площади, от которой надо было
сворачивать на улицу Ленина, ведущую к вокзалу, его санки взвизгнули на повороте и
остановились: по Красному проспекту шла демонстрация.
Мимо бурого куба Госбанка, мимо доходного дома состоящего больше из стекла, чем из кирпича, мимо старого торгового корпуса с железными башенками над
причудливым фасадом, мимо Дома Ленина шли грузчики в желтых ватных куртках, шли
каменщики в брезентовых фартуках, шли женщины, закутанные в платки. Руки в
бесформенных рукавицах держали древки фанерных плакатов: «Вредителям – вышка!»,
«Наградить ОГПУ ‐ верного стража завоеваний октября ‐ орденом Ленина».
Шли люди в теплых фуражках с наушниками, в пальто и руками в перчатках
поднимали кумачовые лозунги: «Выжжем каленым железом вредительство», «Ни одного
ИТР вне соревнования!».
Люди не сгибались от ветра, разве лишь крайне щурились да отводили лица, ветер
не мог пробить эту массу, и она, молчаливая и черная, текла и текла по Красному
проспекту.
Иван узнавал в толпе знакомых: секретарей парткомов, активистов, ударников. Это
они объединили и оформили в демонстрацию гнев, охвативший заводы и стройки при
