Их пикировка с Дугласом не стихала весь остаток дня. То она выливалась в откровенные ссоры, то стихала и становилась молчаливой, но это чувство неизбежности больше не возвращалось.
Только раз Дугласу удалось пробить его оборону — когда Ретт решил завязать беседу с Клаусом Бёлером.
Бёлера Артур видел раньше на приёмах у отца. Сам Клаус, правда, не подавал вида, что помнит юного герцога, и всё же это было хоть сколько-то знакомое лицо в круговороте фальшивых масок. К тому же Бёлер не смотрел на него с вожделением. Артур всегда был уверен, что Бёлер перестал интересоваться такими вещами после войны — по крайней мере, его ни разу не видели ни в сопровождении девушек, ни в сопровождении мужчин. Кажется, эта догадка подтверждалась.
Бёлер улыбался тепло и легко, так что Артуру искренне захотелось пожать ему руку и хотя бы чуточку намекнуть о том, что они знакомы.
Однако стоило юноше протянуть ладонь для рукопожатия и произнести своё имя, как его запястье стиснули уверенные руки Дугласа.
— Это просто мой новый мальчик, — бросил Дуглас, и улыбка Бёлера стала такой же снисходительной, как и у других, а руки Артура обмякли сами собой.
Он не выдержал и первый раз за вечер отвёл взгляд. Этот человек был таким же как он. Он знал его отца, и если бы отец был жив… Если бы…
Артур закусил губу и заставил себя сосредоточиться.
Если бы отец был жив, то он бы и не оказался здесь.
Артур молча встал за спинкой дивана, на котором устроился Дуглас, и простоял так всё время разговора с Бёлером, стараясь не привлекать к себе внимания ни собеседников, ни зрителей из зала.
Он устал, и ему не хотелось уже ничего. Сознание привычно фиксировало какие-то детали разговора, не имевшие особого значения, а все мысли крутились вокруг этого странного момента, когда он думал, что ему пришёл конец. Он не запомнил страха. Ему не показалось странным то, с какой силой вспыхнул Ретт от одного лишь того, что он с кем-то заговорил. Он сам был испуган, измотан и унижен так, что хотел только одного — вот этого самого полёта и темноты. Это чувство пересилило даже обиду. Даже злость пришла лишь потом, когда Артуру стало ясно, что удара не будет.
Эти мысли не оставляли Артура и позднее, когда они с Реттом уже двигались к космопорту, а Дуглас не пытался прорваться сквозь эту тяжёлую пелену размышлений. Он был занят какими-то собственными, судя по всему ещё более безрадостными, мыслями.
Только на борту Ретт попытался заговорить, но говорить с ним Артур не мог. Он не мог говорить вообще ни с кем. С новой силой накатило осознание своего положения во всей его безысходности. Артур отчётливо ощущал, что ломает свою жизнь в крошки, что потом, когда закончатся эти несчастные три года, его не ждёт ничего, кроме презрения. Для всех, даже для таких как Бёлер, он будет бывшей шлюхой Ретта Дугласа. А жизнь будет долгой. И он, и Люси ещё молоды, вот только если ей уже не нужно бороться, то ему придётся делать это за двоих.
