Марко молчал, охваченный гневом, не находя слов.
— Ты тоже гляди. Крутишься возле него. Выведет он тебя на дорогу! — пророчил Кузьма.
— А вы почем знаете? — глухо спросил Марко. — Басни все это.
— Ишь какой вострый, — обиделся Кузьма. — Ты помалкивай. Слушай, что старшие говорят. Отца, матери нет, так хоть добрых людей слушай.
«Эк его развезло, — подумал, стиснув зубы, Марко, — и так тошно, а тут еще этот ерепенится».
Кузьма ушел в шалаш. Закутался в свитку, попробовал уснуть — голубиное воркование воды укачивало… Вспомнились поучения Феклущенка: «Ты уж, Кузьма, смотри. Прислушивайся, ежели кто разговору ведет, мотай на ус, а потом мне все — начисто. Понял? В обиде не будешь. Гляди».
«Я уж про все знаю, — подумал Кузьма, — все слышу. Посмотрим, что мне из этого будет…»
Он долго не мог заснуть, раздумывая над своим житьем, рисуя себе картины обогащения. То, что бился он в безысходной нужде, как загнанный охотником русак, наполняло его тяжелой злостью. Вот почему он считал Максима, Петра и многих других виновниками своих невзгод. А через несколько дней, повстречавши Петра в Каховке, дружелюбно хлопал его по плечу, звал в шинок и уговаривал вернуться вместе в Дубовку.
Марку это показалось странным. Когда возвращались на пароходе, он не отважился сказать Петру про судьбу книжечки, которую тот ему дал. Между ними все вертелся Гладкий, да и Петро ни о чем не спрашивал. Больше молчал, слушал болтовню Кузьмы, который вдруг стал очень словоохотливым и говорил так громко, что вокруг собиралась толпа.
На пароходе возвращались домой десятки отходников. Марко смотрел на их смуглые лица, потрескавшиеся, землистого цвета руки. Пароход едва полз против течения, оставляя за собой длинную полосу зыби. Оглушительно клокотали колеса, перегребая лопастями воду. Короткие гудки будоражили берега. Отходники сидели, тесно прижимаясь один к другому, оглядывая из-под насупленных бровей жнивье. Кузьма пробовал завести с мужиками беседу, но они были мало расположены к разговорам. Ночью весь трюм проснулся от жалобных криков. Марко спросонья вскочил, намереваясь бежать.
— Лежи, — дернул его за руку Петро, — это ничего, так…
Оказалось, женщина-отходница рожала. Ее вынесли на корму, и она долго, почти до утра, голосила. Марко не спал, содрогаясь от каждого стона. Рядом, подстелив под голову свитку, посапывал Кузьма.
— Петро, — зашептал Марко. — Как она страшно орет.
— Эге, — процедил сквозь зубы Петро, — по коже мороз подирает.
