В пути Марку не раз вспоминался тихий вечер на Половецкой могиле: теплое плечо девушки, всплески воды и синяя даль. Марко верил, что мог бы в тот вечер сказать Ивге самое важное, да помешали. Какой-то нищий взобрался на курган и, склонив колени перед часовенкой, начал класть поклоны, заметая длинными волосами опавший цвет пырея. Нищий не спешил, кряхтел, приговаривая гнусавым голосом слова молитвы. Ивга и Марко поднялись и пошли рядом в сумерках, касаясь друг друга плечами.
Сердце у Марка сжалось от неясной тревоги. Он робко дернул за край ивгиного платка. Ивга остановилась. Он шагнул к ней и уже решился наконец заговорить, но тут она пустилась бежать через луга, к экономии. Марко, сколько ни звал, не мог ее остановить…
После он не раз искал встречи. Но напрасно: Ивга не показывалась, а зайти к ней он так и не решился.
Много передумал он в пути, слушая, как воркует вода под плотами. Дубовик Кузьма всю дорогу молча тачал свои потрескавшиеся от времени сапоги. Гнали они с Марком один плот, непомерно длинный и узкий. Через пороги должен был проводить Максим Чорногуз.
В Варваровке остановились, Кузьма пошел его искать. Вскоре вернулся с Максимом. Марко спросил о Петре.
— Дня четыре назад проплывал тут. Видались. А дед Саливон как?.
Узнав, что старик хворает, Максим забеспокоился, вздохнул и грустно поглядел на Марка.
Пороги прошли удачно. Они уже не так поражали Марка, как вначале. Максим каждый раз, когда плот проходил гряду, снимал картуз и крестился. Ненасытец миновали под вечер. С неба сеялся мелкий, пронизывающий дождь. Еще издалека долетали громовые раскаты водопадов.
— Антиллерия, — сплюнул Кузьма в воду, — чистая контузия уха.
Он не переносил этого грохота и болезненно жмурился на каждом перекате. С Максимом у них большой дружбы не было. Сходя в Александровске, лоцман сухо кивнул ему головою, а Марку, проводившему его на пристань, сказал:
— Поганый человек Кузьма. В глаза не глядит. Такой зарезать может ночью. Ну, прощай, сынок. Вернешься, поклонись деду. Ты уж присматривай за ним.
А вечером Кузьма, хлебая из казанка похлебку, намекнул Марку:
— Зря лоцманов берем. Я и сам могу через эти каменные тыны перескакивать, да хозяйский приказ…
Он помолчал, старательно облизывая губы. Марко нехотя ел кулиш, словно через силу пережевывал хлеб.
— Нос дерет этот Чорногуз. Молчальник, — болтал Кузьма и вдруг злобно выкрикнул: — А брат у него каторжник. Проворовался на корабле, вот и посадили. — Кузьма положил ложку и, вытирая ладонью губы, подмигнул. — Знаем таких. А вот захочу — пойду к барину. Так и так, скажу, каторжник тот Петро, правов никаких не имеет и бунтовщик… Тогда барин его — раз и квас… Полный расчет.
