— Друзья, сегодня нам предстоит важная медитация, — начал Фреттхен. Его голос, усиленный рупором, чуть напевный и звенящий от волнения, разносился по всему берегу. — Медитация мира. Сегодня мы — все вместе — подумаем о наших братьях в Саудовской Аравии, которые вот уже полтора месяца, ведут кровопролитную гражданскую войну.
Потрескивал хворост в кострах, отгоняя бабочек и алыми бликами озаряя внимательные юные лица. Маленькие светлые волны лизали тёмный песок.
— Из–за войны, друзья, — вещал Хорёк, — рушатся дома, больницы и школы, дорожает нефть, сын идёт на отца, а брат — на брата, гибнут старики и дети. Тысячи семей остаются без крова, пищи и воды. Но если мы — все вместе — очень захотим, мы можем помочь этой беде. Пусть ваши мысли, как почтовые голуби, полетят к нашим братьям за океан и взмахами крыльев охладят их воинственный пыл. Пусть они расцветут лилиями и розами в стволах винтовок и оплетут вьюнами гусеницы танков. Превратят бомбы в безобидные хлопушки, а их смертоносную начинку — в конфетти. Друзья мои, давайте пошлем нашим братьям в Саудовской Аравии вибрацию мира.
Он слегка наклонил голову и сказал — обычным голосом:
— Посмотрите на океан.
Джереми повиновался. Ночная вода пугала и влекла. Он ни за что бы сейчас не вышел в океан на лодке, такая тёмная, глубокая сила была в его непрозрачности. Еще мгновение — и Джереми захватила водная стихия, надвинулась, залила костры, которые продолжали гореть и на дне, захлестнула небеса и смыла с них звёзды.
— Расслабьтесь, — точно с того света доносились слова Хорька. — Дышите глубоко и часто. Ещё чаще. Сильнее! Впустите в себя океан. Позвольте ему унести вас…
Джереми дышал под водой, втягивая её в себя короткими энергичными глотками. Его лёгкие слиплись от соли, а сознание барахталось среди звёзд и костров.
— Всё… работайте.
Фреттхен отошёл от воды и подсел к ближайшему костру.
Джереми закрыл глаза и соредоточился на помощи братьям из Саудовской Аравии. Он понятия не имел, как они выглядят и во что одеваются, но почему–то представлял их чернокожими, как Хайли, в белых просторных накидках, похожих на древнегреческие туники из учебника по истории. Вибрацию мира он вообразил не голубем, а чайкой — зато ослепительно белой, настолько белой, что оперенье её таяло в воздухе, точно сахар в чае. Она гудела, как радуга, так, что у арабских братьев тут же заболели головы и заурчало в животах — и никто уже не мог вспомнить, с кем и почему воевал. Джереми надеялся, что все сделал правильно, и теперь в далёкой заокеанской стране воцарятся мир и согласие.
