— Ну что, Джереми, — начал Фреттхен, а Верхаен подвинул к себе папку и раскрыл её. Показался лист, расчерченный в виде таблицы. Профессор нацелился в него карандашом, — расскажи нам, о чем ты мечтаешь.
— Мечтаю?
— Ну, да. Вот, учителя о тебе пишут, что сидишь на уроках и всё о чем–то думаешь, не слушаешь материал. И даже на переменах весь в себе, а не болтаешь с друзьями.
— Да шумно в классе, не поговорить нормально.
— Это понятно. Шумно. В шуме — жизнь, не правда ли? В музыке, в смехе, в разговорах… Ты со мной согласен, дружок? Только смерть приходит на тихих лапах. Так о чем ты думаешь? Тебя что–то беспокоит?
Джереми посмотрел в левый верхний угол, где паук–рукодельник оплетал крылатую бедолагу смертоносным кружевом. Потом перевёл взгляд в правый угол, где из подвешенного кашпо сиреневым водопадом низвергалась традесканция. Ни тут, ни там он не нашел подсказки.
— Ну, как. О чем думаю? О том, например, что музыка — это классно, если только её не слишком много.
Верхаен сделал пометку в таблице.
— Не любишь музыку? — продолжал допытываться Фреттхен. — А говорят, у тебя талант. На занятиях по сольфеджио ты — лучший. Мелодии схватываешь на лету.
Джереми пожал плечами.
— Я люблю креветки, но не могу есть их ведрами. Уж лучше я совсем не стану есть креветок.
— А ты не дурак, — сказал Фреттхен.
Это прозвучало с ноткой разочарования, так, будто Хорёк непременно хотел, чтобы Джереми был дураком.
Ещё одна галочка спланировала на разграфленный листок.
— Молодой человек, — проговорил вдруг Верхаен. Голос у него оказался скрипучим, с оттенком превосходства, — а скажите, вам нравится в Эколе?
— Мне не с чем сравнивать. Я здесь родился и не знаю других мест.
— Так–так… — еще одна быстрая пометка, — все так, молодой человек. Вы родились в Эколе и никуда отсюда не отлучались, верно? И вы, конечно, помните своё детство? Ах, детство — волшебная пора! Беззаботность, искренняя дружба… Расскажите нам что–нибудь, мы с коллегой с удовольствием послушаем ваши детские воспоминания.
Наверное, лучший способ заставить самого отъявленного болтуна замолчать, это попросить его: «А ну–ка, расскажи нам что–нибудь на свой выбор!»
— Даже не знаю, что вам рассказать… похоже, в моем детстве не было ничего особенного, — Джереми задумался. — Как–то раз лодку чинил, вместе с учителем этики… или не с учителем… — образ взрослого расплывался, и лицо его рассмотреть не удавалось. Только руки остались в памяти — сильные, жилистые, перемазанные чёрным. — Она лежала вверх дном — лодка, в паре метров от полосы прибоя, и тут же, на берегу, валялась огромная медуза, вся перемешанная с галькой… Учитель или кто там, говорил, что она — живая, но я не верил… Живое не бывает таким студенистым и не разваливается на куски.
