Мишель отвернулся от собеседника и долго глядел на улицу, храня молчание и нервно
теребя бороду. Святой отец не отважился нарушить тишину, в которой слышны были
только стоны и стенания.
– Я не чудотворец, отче, – Мишель говорил так же тихо, – и пилюли мои не волшебные. Это
всего лишь лекарство. Там, в Ажане, я помогал нуждающимся и бесстрашно боролся со
смертью. Мне, правда, удалось излечить сотни людей, но я не был способен вырвать у
смерти свою семью. Я потерял их всех в один год, сразу. – Он вновь повернулся в комнату, глядя на больных.
Святой отец перехватил его взгляд и сразу понял ту борьбу, что происходила сейчас в душе
у лекаря. Во время эпидемии чумы в Ажане ему довелось похоронить горячо любимую
супругу и двух очаровательных ребятишек, и сегодня эта картинка ясно встала у него
перед глазами, служа немым напоминанием, если не укором из прошлого.
– Неужели уже ничего нельзя сделать? – обреченно спросил священник.
Мишель пожал плечами.
– Нам остается только ждать и надеяться на чудо, – он поднял указательный палец вверх, акцентируя внимание на последующих словах, – прислушайтесь, отче – им уже легче. Их
дыхание ровнее, и стоны почти прекратились.
Взяв в руки огарок свечи, священник прошел по комнате, подойдя к жене и детям, забывшимся тревожным сном, прикоснувшись губами к каждому и каждого погладив
ладонью по щеке, ощутив сильнейший жар, мучивший их. Сейчас он готов был отдать
свою жизнь, лишь бы дорогим его сердцу людям стало немного лучше.
Усевшись за стол, он прочитал несколько молитв, а затем взглянул на своего друга.
– Я не видел тебя с тех пор, как ты покинул Ажан. Что с тобой сталось, Мишель?
Лекарь не торопился с ответом, будто переживая заново все события, произошедшие с ним
за последние несколько лет. На его лице блуждала ироничная горькая ухмылка.
– Я всю жизнь воевал с чумой, отче. С переменным успехом продолжались наши бои.
Иногда я побеждал ее, а часто она одерживала верх. Но тогда, в Ажане, она нанесла
сокрушительный удар, и я безоговорочно проиграл, положенный на обе лопатки. Когда на
лицах близких я увидел вдруг зловещие пятна, я понял, что опоздал, опоздал на целую
жизнь. Это была расплата за то недолгое счастье, которым я мог наслаждаться в их
обществе, и чудесный дар врачевания. А после того, как я похоронил их, люди перестали
верить мне… даже те, кого я вырвал из цепких лап черной смерти. Меня, Мишеля де
Нотрдама, обвинили в шарлатанстве и даже постарались уличить в ереси… Отче, вы были
