Еще во дворе вижу дядю Яшу. Фамилия у него была Яковлев. Дядя Яша воевал, был на войне сыном полка и имел награды. После войны он стал работать в тюрьме. Это была легендарная тюрьма — она находилась недалеко от нашего двора. Легендарна она была трехвековой историей, очень высокой стеной вокруг и героем Гражданской войны Григорием Ивановичем Котовским, бежавшим однажды из мест заключения посредством прыжка через очень высокую стену. Кем работал в тюрьме дядя Яша, никто в нашем дворе не знал. Вообще, никто и не интересовался особенно — тюрьма и тюрьма, мало ли кем там человек работает. Жена дяди Яши, тетя Лена, была или слишком молчалива от природы, или давно поломана дядей Яшей. Она всегда молчала.
Дядя Яша собирал фотографии. На стенах в его квартире висело их множество. В основном это были портреты, черно-белые, любительского качества. Периодически дядя Яша вешал на стену новые — откуда они брались, мы не знали. Я думал, и мы это даже обсуждали с пацанами, что, может быть, это портреты его родственников.
— Например, — говорил я, — у него есть родственники, они живут в другом городе, он с ними переписывается, и они ему шлют свои фотки.
— Более того! — говорит в ответ мой друг Боря Кац. — Может, он ищет и находит своих предков. Устанавливает свое происхождение. Это называется — генеалогическое дерево.
Славик очень не любил, когда Боря так говорит: «это называется».
— Че за дерево?! Че ты гонишь? — наступал тогда Славик на Борю. — Ты видел, сколько он этих чертей у себя по комнатам развешал?! Это не дерево, это целая роща!
Действительно, для «родственников» — фотографий было слишком много, это был уже, скорее, клан. Но на члена клана дядя Яша не был похож. Он был похож на синяка — это от глагола «синячить», то есть пить. Дядя Яша был одним из самых заядлых синяков нашего двора и всей улицы. У него была и самая большая доля в дворовом винном фонде, потому что возле его дома росло очень много винограда.
И наконец, рядом с бочкой в тот день, в праздник урожая, — стоял Мош Бордей. Мой дед. Ему было тогда девяносто с лишним. Сколько себя помню, его возраст звучал так: девяносто с лишним.
У Мош Бордея в раннем детстве были сильно поломаны ноги — попал под телегу. Он остался калекой. Всю жизнь хромал. Зато у Мош Бордея крепкой, как дуб, была верхняя половина тела. Он был плечист и мускулист, как гимнаст, при этом действительно здоров — никогда ничем не болел, дрова рубил самой холодной зимой во дворе, в нательной белой майке, сидя, одной рукой. Так и вижу эту картину: кладет здоровенное сучковатое полено, которое, кажется, столько заключает в себе крепости, что не взорвать и бомбой такое полено, ставит его на специальный пень для рубки дров, пень, похожий на коренной зуб, замахивается одной рукой, крякает и ка-ак жахнет топором в центр полена, откуда годичные кольца расходятся. И все. Топор воткнут в пень, а две половинки полена лежат слева и справа в снегу.
