Степан решил прокрутить эти воспоминания в своей голове лишь затем, чтобы отвлечься от холода, который вновь стал донимать своей настойчивостью. Линия сражения холода из окна с теплом из коридора проходила уже на пороге его палаты. За линией фронта обе стороны получали существенную тыловую поддержку, потому бои проходили с переменным успехом, а новые территории не были захвачены ни одной из воюющих сторон. Но сам Степан находился на землях, контролируемых холодом. Военачальник из него был отличный, но гуманными соображениями холод не баловал и пленных не брал, потому "тысячи маленьких солдатиков его армии принялись терзать бока" Степана в надежде, что он вскоре объявит безоговорочную капитуляцию.
– Степан, позволите?
Степан вынырнул из своих миражей и повернул голову к входу. На пороге стоял молодой доктор Егор и дружелюбно улыбался. Ладонь Степана изогнулась в позволительном жесте и тут же вернулась отдыхать на живот хозяина.
Егор сделал пару шагов по палате и тут же поежился.
– Откуда это такой холод? – недоумевающим голосом поинтересовался он.
– Оттуда, – ответил Степан, глядя в окно.
– У вас батареи не топят? – Егор подошел к окну и прикоснулся к батарее. – Холодная. Непорядок. Сегодня же разберемся. Да и из окна прилично дует, кошмар. Не волнуйтесь, Степан, сегодня все починим. Я к вам пришел познакомиться. Меня зовут Егор Матвеевич, я буду помогать Федору Никитовичу и вести вас по пути выздоровления. У вас есть желание поговорить сейчас?
Степан опустил уголки губ вниз, мол, все равно.
– Ну, тогда давайте поговорим. Я хочу узнать вашу историю, – Егор Матвеевич обошел кровать и водрузился на табуретку рядом со столом. – Кстати, посуда-то действительно запрещена.
– Наверное... – голос Степана был вялым.
– Итак, Степан Разин. Расскажите мне о себе.
Пациент скривил губы. Его ладонь вновь поднялась вверх, и палец указал на личное дело в руках доктора.
– Там написано все. Уже много раз рассказывал.
– Знаете, Степан, ни одна бумажка не заменит мне голос живого человека.
– Живого... – саркастическая улыбка заиграла на лице допрашиваемого пациента.
– Конечно, живого. Я пролистал ваше дело, и знаете, мне кажется, что мы найдем выход из вашей ситуации. Вы у нас какого года рождения? – доктор открыл бумаги и осекся. – Эмм... Вам... двадцать пять лет?
Егор вдруг вспомнил виденные в детстве фотографии концлагерей и их жертв. Перед ним лежало тело, ничуть не отличавшееся от тех образов, которые были запечатлены в документальных кадрах. Сухая сморщенная кожа, топорщащиеся клочки волос на лысеющей голове, огромные желтые кратеры вместо глазных впадин, острые скулы – все это имело нежизнеспособный вид. Поначалу доктор решил, что Степану никак не меньше сорока лет.
