Луша раскрыла широко глаза и недоуменно, молча, смотрела на Грошева, фамилия бухгалтера Грошев. А потом:
– Что вы, Павел Павлыч?!. Да что вы?!.
– А вы послушайте… вы дослушайте, детка, меня до конца… Я вам ведь от сердца… Человек я уже немолодой, мне – 40 (ему было 46), я – не мальчик, и потому, как я полюбил вас, я давно это собирался…
– Да вы же женаты, Пал Палыч?..
– А и нет, вот я и не женат, ошиблись вы, вовсе я и не женат…
– Как не женаты, да тут все у нас говорят, что 15 лет…
– Не-не-не… Нет, детка. Вы ничего в этом деле не знаете, – это так просто… Можно сказать, что и вовсе даже нет ничего… Есть одна, но это вовсе чужая женщина, а с вами я по-настоящему думал, с полным моим счастьем – вот как… И про счастье вы уже не беспокойтесь, я знаю откуда его достать…
– Жалованье мое, как знаете, 25 червончиков составляют. Да другие есть. И, кроме того, все есть. И лошадка есть, – хватит вам и покататься, и себя показать… А уж я-то, я-то, как любить да холить, беречь вас стану, мою голубушку, уж я-то!.. Полноте, не ездите вы к этому своему, – ну его там… Оставайтесь-ка, да подумайте… И родителям вашим бедным за моей спиной хорошо будет… Это тоже опять же статья…
Луша слушала слова его испуганная, растерянная, не знала как на них отозваться, что ему сказать в ответ. И сразу пропал далекий образ Петруши, – она ведь его не любила, а здесь такая сразу близкая складывалась и хорошая жизнь… Нет-нет, не надо, – гнала она искушенья, а между тем чувствовала, что уж милей стал ей после этих слов Павел Павлыч и нет ничего оскорбительного в словах его, даже наоборот… Она не дала ему никакого ответа ни в этот день, ни в следующий; о разговоре своем с Грошевым никому не сказала, а все думала, думала… Грошев теперь целые дни, после занятий, проводил с Лушей: провожал ее на лошади почти до самого дому, вечером шли в театр, гуляли…
И все эти ласковые, ласковые речи.
Увязанные корзинки стояли в углах, Арина Сергеевна уж не один раз спрашивала.
– Ну, когда надумала ехать-то, Луша?
– Да вот с работой пока, – лгала Луша, не глядя матери в лицо.
А та и думать ничего не думала. Всему верила, каждому слову.
И, наконец, Луша не пришла однажды домой ночевать. Арина Сергеевна полагала, что она пошла к какой-нибудь из подруг. Нет вторую ночь. На утро сынишку послала Арина Сергеевна к Луше на службу.
И Луша ответила:
– Не ожидайте, я с Павлом Павлычем жить стану.
Старики так и ахнули, – они знали Грошева за горчайшего пьяницу и буяна. Но что же, что же делать-то?
