— Ой, нет, — Гермиона внезапно остановилась. — Только не туда, мне совсем не хочется говорить с Мученицей Миртой…
— С кем? — переспросил Гарри, поспешно разворачиваясь.
— Она обитает в женском туалете на первом этаже, — пояснила Гермиона.
— Она живёт в туалете?
— Ну да. Она весь прошлый год, — да и этот тоже, — не работала, потому что Мирта постоянно устраивает истерики и затапливает всё кругом. Я им всё равно старалась не пользоваться; это же невозможно, тебе надо в туалет сходить, а она там завывает…
— Смотрите, еда! — воскликнул Рон.
У другой стены зала они заметили длинный стол, тоже накрытый чёрным бархатом. Они обрадованно поспешили туда, но, подойдя ближе, остановились как вкопанные. Запах стоял невыносимый. На красивых серебряных блюдах громоздилась крупная, протухшая рыба; на подносах — груды обгорелых кексов; огромный телячий рубец, кишащий червями; ломоть сыра, поросший пушистой зелёной плесенью; и, в центре стола — громадный серый пирог в форме надгробной плиты, — на нём чёрной смоляной глазурью было выведено:
Сэр Николас де Мимси-Порпингтон
умер 31 октября, 1492
Гарри изумленно наблюдал, как к столу приблизился дородный призрак, и, согнувшись едва не пополам, прошёл сквозь него; рот он держал широко открытым, так, чтобы пересечь блюдо с одним из тухлых лососей.
— Вы так чувствуете вкус? — спросил Гарри.
— Почти, — грустно ответствовал призрак и удалился.
— Наверное, они оставляют еду гнить, чтобы запах был сильнее, — здраво рассудила Гермиона, зажимая нос и наклоняясь, чтобы получше рассмотреть червивый рубец.
— Пойдём отсюда, а? — попросил Рон. — Меня тошнит.
Но не успели они сделать и шагу, как неожиданно из-под стола вынырнул человечек и замер в воздухе перед ними.
— Привет, Брюзг, — осторожно сказал Гарри.
В отличие от привидений, полтергейст вовсе не был ни бледным, ни прозрачным. На нём была ярко-оранжевая праздничная шляпа, вращающийся галстук-бабочка, а на лице — широкая ухмылка.
— Похрустим? — любезно предложил он, протягивая им миску арахиса, покрытого плесенью.
— Нет, спасибо, — отказалась Гермиона.
— Слышал, ты говорила о бедной Мирте, — продолжал Брюзг; в глазах у него заплясал не предвещающий ничего хорошего огонёк. — Грубовато ты о бедняжке. — Он набрал в грудь побольше воздуха и заголосил, — ЭЙ! МИРТА!
— Ой, нет, Брюзг, не говори ей, что я это сказала, она расстроится, — лихорадочно зашептала Гермиона. — Я против неё ничего не имею, я в том смысле, что… э-э, привет, Мирта.
