— Что за вопрос? — фыркает. — Но где для этого необходимые условия?
Я опять говорю ему о решении центра, о домнах, о людях, о руде. Он и договорить не дал мне.
— Этого мало! — кричит. — Необходим ряд гарантий!
Я притих было, а потом думаю: «Э-э, да чего я млею перед ним, как перед иконой?» и говорю:
— Напрасно вы обижаетесь и гарантий ищете. Теперь не такое время. Давайте проще. Вы ученый, вы главный инженер, а где, в чем ваша работа? Нам нужны чугун, железо, сталь, а вы словами кормите...
Покраснел он и накинулся на меня.
— Вы прежде, — кричит, — укажите мне работу ваших товарищей! Я, что ли, делаю зажигалки и самогонные аппараты? Я ощипываю завод? Вы слепой, вы ничего не видите!..
— Не волнуйтесь, — говорю, — мы все видим. И напрасно вы думаете, что мы чем-нибудь довольны. Вся наша сила, между прочим, в том, что нам все не по душе, все, до последнего гвоздя... даже мы сами, даже наши жены, дети. А вы нас за вахлаков принимаете. Или, по-вашему, мы боролись для того, чтобы по-цыгански греться у мертвых заводов? Наша страна должна быть сильной, вооруженной...
Хмыкнул он и ну колоть меня.
— Мне это приятно, — говорит, — слышать, но вы же сами застудили заводы. На кого жалуетесь?
— Кто жалуется? — кричу. — Да, мы застудили заводы, верно. Иначе нельзя было. Иначе этими заводами могли воспользоваться наши враги. А теперь мы пустим эти заводы да с их помощью будем строить новые заводы, да такие, чтоб и не напоминали старых, такие, чтоб на них работали с удовольствием...
Инженер губы скривил.
— Это, — говорит, — детская фантазия: заводы строятся не для удовольствия.
— Для вас, — отвечаю, — это фантазия, а я этому верю.
— Верьте, сделайте милость, — смеется, — это ваше частное дело.
— Нет, извините! — кричу. — Теперь это не частное дело, а общегосударственное, мировое, товарищ инженер, хотя мне и не сладко называть вас товарищем...
— Можете, — ворчит, — не называть. Я даже рад буду.
— Нет, — говорю, — буду называть вас товарищем, пускай покалывает вас.
— Почему это меня должно покалывать? — хмурится он.
— А потому, — отвечаю, — что больно вы глубоко руки в брюках держите. Мы привыкли ученых уважать, мы верим, что ученые люди в беде выручат и будут с нами, а вы ни в свои, ни в наши силы не верите...
Махнул я рукой и молчу. Стоим рядом, будто ждем чего-то. У меня челюсть прижата к челюсти, у него брови сдвинуты. Гляжу, вынимает он из кармана руку и говорит:
— Счастливый вы, товарищ Коротков, человек.
