— Да не, — отзывается, — уж больно чудно: ты там, а я тут, стоим зверьем и глядим...
— А тебе, — спрашиваю, — в таком месте ангелом хочется стоять?
Пошептались мы, узнал я, что он строгальщик, узнал, на каких заводах приходилось ему работать, и все такое... А как сказал я, что буду из слесарей, он даже языком щелкнул:
— Ов-ва, — шепчет, — мы с тобой, выходит, из одного союза, металлисты...
— Иди ты, — говорю, — в союз к чорту: сидишь у врага, а лезешь со мной в один союз.
Он притянул к себе ветку, помял ее, послушал меня и шепчет:
— Может, и правильно ты говоришь, только вы сами виноваты, что я не с вами: крику да звону у вас целые вагоны, а каша не варится что-то...
— А-а, — говорю, — тебе каши захотелось? Ее варить еще надо, да не на чем-нибудь, а на нашей шкуре. Наша каша — варево трудное...
Послушал он меня и спрашивает:
— Слышь, а глубоко тут?
— Ах ты, балаболка, — говорю, — с этого и начинал бы, чем языком вертеть. Мелко, переходи...
Махнул он мне рукой и пропал.
Я за ольху, переменил место и пригнулся. Слышу — сапоги хрустят: разувается, не обманывает, значит. Я жду, радуюсь. Зашуршал он кустом, вышел к воде, насадил на винтовку штаны с сапогами и, чтоб не булькало под ним, крадется. Я к берегу.
— Клади, — шепчу, — винтовку, давай руку...
Чмокнула под ним грязь, и вот он, рядом со мною.
— Здорово, — говорит, — кашевар...
Лицо у него совсем наше, заводское, казалось даже, будто я видел его где-то. Отошли мы от берега, сел он обуваться. Хомутает на ноги портянки, шепчет, как на дежурство заступил, как меня увидал. Я дакаю, а самому беспокойно.
— Ты вот что, — говорю, — хоть и сбросил ты с себя паучьи тенета, а мне все-таки надо обезоружить тебя и вообще... по дисциплине...
— Да боже мой, — вскакивает он, — обыскивай и веди, мне твоим пару слов поскорее надо сказать. Мочи моей не стало у белых...
Тронулись мы, слышим — на той стороне в кустах шуршит что-то. Мы пригнулись к земле. Приглядываемся — идут двое: один с винтовкой, другой в погонах, при сабле. Вошли в куст, где строгальщик сидел, и зовут его:
— Савельев, Савельев!.. Ушел. Ах ты, стервец!..
Я усмехаюсь, а строгальщик к винтовке тянется. Я его по руке: ша, мол, ша, будь ты неладен! Покорился он и дрожит. На той стороне поругались и ушли, а строгальщик чуть не задыхается.
— Это ж, — шепчет, — самая гадина был, тот, что без винтовки. Надо было застрелить его...
— Успеешь, — говорю, — идем...
Все будто хорошо, а меня тревога одолевает. «А что как подвох тут?» — думаю. Иду, губы кусаю: с поста ушел, а белые, может, этого только и ждали. Ухом от речки не отрываюсь, из терпенья выхожу. Отстал шага на два и говорю:
