Письмо из 1920 года | страница 6



— Хорошо, можно ли узнать, отчего ты бежишь из Боснии? — спросил я с неосторожностью, с которой в то время люди моих лет задавали вопросы.

—  Гм, «можно ли узнать», только это нелегко сказать мимоходом, на станции. Но если бы мне было нужно описать одним словом, что меня гонит из Боснии, я бы сказал: ненависть.

Макс внезапно замолкает, как будто в своей речи неожиданно ударился о невидимую стену. И я вынырнул в действительность холодной ночи на железнодорожной станции в Славонском Броде. Ветер становился всё сильнее и холоднее, огоньки мерцали и двигались вдалеке, гудели небольшие локомотивы. Над нами исчезли последние остатки неба с редкими звёздами, только туман и дым создают достойное покрывало для этой равнины, на которой человек, как мне кажется, по уши погружается в чёрное маслянистое месиво.

Во мне появляется и неожиданно возрастает ярое и навязчивое желание опровергнуть его утверждение, хотя оно и не было достаточно ясно и понятно. Мы оба смущённые молчали. Это молчание тяжело лежало между нами в ночи, и нельзя было предсказать, кто из нас обоих заговорит первый.

В тот момент издалека послышался грохот быстрого поезда, а затем и его грубый гудок, глухой, словно доносящийся из-под бетонного свода. Вся станция внезапно ожила. Сотни ранее невидимых фигур поднялись в темноте и побежали навстречу поезду. Поднялись и мы вдвоём, а толпа, в которую мы всё больше увязали, нас разлучила. Я успел только прокричать ему свой белградский адрес.

Спустя двадцать дней я получил в Белграде довольно объёмное письмо. По крупному почерку я не мог определить от кого оно. Оказалось, это Макс писал мне из Триеста на немецком языке.



«Дорогой друг,


Когда мы случайно встретились в Славонском Броде, наш разговор был прерывист и мучителен. Да и если бы у нас было больше времени и мы бы встретились при других обстоятельствах, я всё равно не верю, что мы могли бы договориться и вывести всё на чистую воду. Неожиданная встреча и внезапное расставание полностью воспрепятствовали этому. Я готовлюсь покинуть Триест, где остаётся моя мать. Уезжаю в Париж, где у меня есть родные с её стороны. Если мне как иностранцу разрешат иметь врачебную практику, останусь в Париже; если нет, действительно отправлюсь в Южную Америку.

Я не верю, что эти несколько несвязных абзацев, которые я пишу в спешке, смогут полностью объяснить всё и оправдать в твоих глазах мой "побег" из Боснии. Всё-таки я посылаю их, так как чувствую, что должен тебе ответить, и, вспоминая наши школьные годы, хочу, чтобы ты не воспринимал меня ошибочно и не видел во мне обычного "немчика" и пришельца, который с лёгкостью оставляет страну, в которой родился, в тот момент, когда она начинает свободную жизнь и когда ей нужна любая помощь.