– Все собаки любят пальцы лизать, – сообщил Гундосов. – У меня овчарка может часами ноги лизать. Они от этого балдеют.
– Кто?
– Овчарки. Да и вообще собаки.
– Мне кажется, это некрасиво, когда одни живые существа лижут пятки другим, – сказал я. Мне все-таки было немного жалко Чугуна.
К тому же я думал, что если он так и застрянет в собачьем виде, то вытребовать с него свою законную тысячу будет трудновато.
Тоска вытащила маленький блокнотик и написала мне:
«Так все в мире устроено. Одним лижут пятки, другие лижут пятки. Не колотись, Феликс Куропяткин, лизать пятки – это призвание моего братца! Он счастлив!»
И Тоска воспользовалась представившейся возможностью самым наглейшим способом – стянула с себя носки и сунула ноги под нос Чугуну.
«Он мне, между прочим, все детство отравил», – написала она в блокнотике.
Завтрак закончился, и все снова разбрелись кто куда. Никто не тренировался в выживании, все бездельничали. Я помыл посуду, допил вчерашний успокаиватель и валялся на песке возле озера. Думал, как получше отсюда свалить. Кажется, из озера вытекала небольшая речушка. По ней можно было сплавиться на байдарках. Только вот сплавляться никто особо не хотел.
Появился Радист. Он выломал из камина прут, заточил его напильником и теперь собирался, видимо, отправиться на рыбную охоту.
– Ни хвоста, ни рыбки, – пожелал я.
Радист вошел в озеро и минут через сорок вышел с огромной связкой крупных, в две ладони, окуней.
Насчет полос вдоль врали. Но не совсем. Продольных полос не было, но окуни были равномерной изумрудной окраски, с красными плавниками и большущими, почти парусными, спинными плавниками. Красивые.
Окунь – отличная рыба – с нее не надо счищать чешую. Окуни вызвали у меня вдохновение.
И к обеду я нажарил окуней, а потом замариновал их с морковью и луком. Как в ресторане средней руки.
Обед мало чем отличался от завтрака. Свинство.
Доход сожрал ведро окуней и ведро макарон. И еще почти килограмм сухарей. Он совместил все эти продукты в пластиковой ванне, перемешал ладонью и стал поедать с помощью черпака.
Неприятно смотреть.
Радист сказал, что он не хочет есть вообще. После чего он стал с задумчивым видом точить скальпель. При этом он смотрел в зеркало и щупал себя за уши. Это было что-то новенькое.
Гундосов к обеду спустился. Слопал двух окуней в маринаде.
И Тоска спустилась, хотя с таким лицом, что я предпочел бы, чтобы она не спускалась. Правда, воли к жизни у нее совсем не было: даже с окунем не справилась – поковырялась немного, и все. Потом, правда, подумала и выела у окуня глаза.
