Аделаида совершенно потеряла отчёт времени.
Мама не умерла. «Дыхание» в неё вернулось. Она неимоверным усилием заставила себя разомкнуть веки и обвела комнату мутным, ничего не понимающим взглядом, только что родившегося младенца:
Где я? – слабым и нежным голосом почти прошептала она. – Я совсем не понимаю где я?.. – мама стала быстро-быстро моргать. Вдруг она случайно шевельнула ногой и почувствовала сидящую перед ней на полу Аделаиду. Мама очень удивилась:
Ой! – обрадовалась мама. – Кто это? Девочка, кто ты? – мама говорила голосом доброй феи, и вдруг:
А-а-а! – сперва страшная догадка, потом и ужасные воспоминания навалились на неё. Она вдруг всё вспомнила и поняла!
Аа-а, – до слёз разочарованно протянула мама. – Это ты, сволочь?.. Ты ещё здесь? Иди, иди, сволочь, вставай… Посмотри, что ты со мной сделала!.. И не стыдно тебе, а-а-а?! Злыдня! Иди убери кухню, убийца! Ты же знаешь – я не переношу запах рыбы!..
Аделаида тут же забыла про двойку по «директорской». Она забыла о том, что опоздала домой со школы. Она забыла обо всём на свете, потому что в голове прыгал и скакал похожий на чёртика с пружинками вместо ног и рук голос самого дорогого теперь, самого родного на всей Земле человека – папиного брата Яниса.
Не Ёргоса с внуками старше её, а Яниса! Да, теперь остался только Янис! Деда же так и не приехал к ней ни тогда, ни вообще. Ни в мартовскую субботу, ни в апреле, ни в мае. Ожидание из острой субботней тоски превратилось в вялое, каждодневное, уже, конечно, менее болезненное. Оно стало тусклым и теперь понятно, что напрасным. Ура – а – а – а!!!! Значит сейчас самый любимый – дядя Янис. Да как же она про него не вспомнила раньше?! Если б вспомнила – поехала бы не к тёте Наде, а прямёхонько на вокзал и залезла бы в товарняк с углем! Фиг бы её там нашли!
Дядя Янис был совершенно не похож ни на папу, ни на родственников, приезжавших из деревни и распространяющих по квартире терпкий запах плохо выделанной овчины. Дядя Янис, никого не стесняясь, Аделаиду обожал. Сёму, конечно, любил тоже. Но у него самого было два сына, а дочки не было. Она ему казалась то ли кукольной, то ли очень хрупкой. Именно поэтому он питал к Аделаиде какие-то особо трогательные и нежные чувства. Он не только не считал её «нанкой» (нянькой) для младшего «братыка», совсем наоборот! Он из каких-то странных своих соображений считал Аделаиду чем-то особенным и неповторимым. Он ласково называл её «кисочка», и за это Аделаиде было ужасно неловко: «Неужели он не видит, что я не похожа на кису?» – с грустью думала она, залезая на диван к дяде. Она сперва просто подсаживалась рядом, снимала тапочки и болтала ногами. Потом поджимала одну ногу под себя и с удовольствием болтала второй. Потом и вторая пряталась под подолом широкой домашней юбки. Она сидела, ни слова не говоря, с удовольствием вдыхая запах дядиного одеколона. Когда дядя Янис уезжал, папа и мама долго проветривали квартиру, потому что мама говорила, что она «задохнётся» от этой «вони», но и Яниса не ругала. Говорила, что у него работа такая, что он должен «так одеваться» и «обливаться одеколоном». «Он вынужден это делать, понимаешь?» – говорила она папе, который шарахался от одной мысли об одеколоне. Было очевидно, что папа несказанно рад, что в этот вечер к ним никто не заскочил в гости и не застал это «безобразие» в виде его родного брата с ароматами и бриолином на волосах. «Он в снабжении работает, понимаешь?! – продолжала мама защитную речь, выгораживая перед папой его же старшего брата. – Вот ему приходится так ходить. От него же не только воняет, он же ещё в галстуке целый день! Думаешь, легко?» Папа страшно грустно вздыхал, почти как мама, когда ей не хватало воздуха, и топтался в дверях.
