— Давай, давай, я потру. — Люська обхватила ему голову левой рукой, а правой стала натирать помороженную щёку. Снег был будто наждак, царапал кожу, но Тишка терпеливо молчал. Он ощущал лицом тёплое дыхание Люськи и видел в её глазах своё отражение.
— Ну вроде бы отошло, — сказала Люська и подобрала свой портфельчик. — Но ты всё-таки варежкой три.
Они опять пошли рядом.
Над деревней висел морозный туман. Выкатившееся из-за леса солнце было в цветных ободьях.
— Ой, Тишк, я сейчас в такой славе! — засмеялась Люська. — Меня все поздравляют, девчонки просят сочинить чего-нибудь для альбомов…
— Ну и сочинила бы…
— Да ты что? — изумилась Люська. — Я теперь сочиняю только про Корвалана и про чилийских детей… Например, вот такое. — Она остановилась среди дороги, подняла на Тишку заиндевевшие ресницы, откашлялась, поставила портфель между ног и с придыхом затянула:
Кружат ветры вороные,
Океан не спит…
Этой ночью, нежной, синей,
Был рассвет убит.
Как помочь тебе, братишка,
Как прогнать беду?
На сигнал тревоги — слышишь? —
Я к тебе иду…
Тишка прямо-таки онемел: да Люська ли Киселёва это? Не будь бы на нём надето пальто, так и ущипнул себя: не мерещится ли…
— Ну-у, Люська, — только и нашёл что сказать Тихон.
Ну и ну…
Люська весело засмеялась:
— Я говорю, что все мне завидуют…
— Да нет, Люся, я не завидую, — возразил Тишка. — Я… я…
А что «я», и слов не находится, Люська вон стихи сочиняет, слова сами одно к другому встают, а он, Тишка, даже не в силах ей объяснить, какие чувства его обуревают. И чтобы хоть как-то… не сравняться, нет, а хотя бы приблизиться к Люське, он решил открыть ей свою тайну, о которой даже Серёжке не говорил.
— Это ты хорошо, что про Чили пишешь, я вот тоже для Корвалана…
Люська перебила его.
— Да знаю, знаю… — затараторила она. — Не выходит, что ли, заметка?.. Ну, конечно, не у всех получается… А ты приходи ко мне, я помогу… Если хочешь, у меня и стишок один есть, подпишем твоей фамилией.
Тишка вытаращил глаза.
— Да ты что? — Он представил, как читают в стенгазете Люськин стишок, подписанный его фамилией, и ему стало жарко. Да он бы и своё-то стихотворение, самим придуманное, не Люськой, не решился бы напечатать.
— Нет, Люся, нет… — испуганно отказался он.
— Ну, как хочешь… — она гордо завышагивала впереди, а сама, хоть и не оглядывалась, но, конечно, знала, что Тишка ловит каждое её слово. — Ой, у меня сейчас и поклонников! Даже учителя кланяются: Киселёва, Киселёва идет! Голова даже кружится… Да! — спохватилась она. — Я же тебе не сказала, какие слова говорил о моих стихах Петя-Трёшник…
