Ну что делать, – говорю, – не ношу с собой, привычки такой нет, и так пускали. По паролю «доброе утро».
Зато сейчас – вот он, студийный пропуск, только руку протяни. Приехал со мной издалека, но никто не спрашивает.
...Все шло-катилось, как всегда, и никакие распоряжения не могли изменить уклада нашей студийной жизни. Не присутственное это было место. Не было в нем учрежденческого духа.
«Вы что, здесь живете?» – спросил кто-то из заезжих.
«Да, а что?» – немедленно отреагировала Роза Литвиненко.
Ау, Роза! Откликнись.
Однажды на студию пришла моя мама. Посидела она в редакции, посмотрела-послушала, вышла в коридор и сказала: «Милый, но сумасшедший дом». Мимо проходил человек, услышал это, улыбнулся, подошел... Я представила маму. И стала свидетелем невероятного: Глеб Никодимович Шляк поцеловал маме руку. Глеб Никодимович Шляк – многолетний директор студии, по должности своей чужд сентиментов, по сути своей – романтик. Тайный рыцарь.
Но вернемся к проходной.
– Пропуск?
– А я здесь не работаю.
– А, ну тогда проходите.
Конечно, могло быть все, что угодно. Но ничего такого плохого не случалось.
Хотя казусы бывали.
Помню, как во время передачи в настежь открытую дверь Малой студии вошел человек. Время было летнее, вечер душный, передача поздняя. Дверь открыта.
«Ой, как у вас тут инте-ре-е-е-сно...».
– Вы кто? – спрашиваю – Если участник другой передачи, то вам в другую студию.
«Нет,– говорит пришелец, – я так, посмотреть пришел. Спросил, где у вас тут выступают, мне и показали».
Событие, которое иначе, чем «страшный сон», не назовешь, случилось на заре существования студии.
Очередная еженедельная летучка началась так. Наш первый директор студии Григорий Осипович Казарновский заявил: «Телезрители от Урала до Дальнего Востока могли видеть, как в прошлый понедельник Алина выползала из-под рояля».
Было дело.
...Большая студия на ремонте (а, может, ее еще не было, не помню). Все вещание ведется из Малой. Одна камера. За камерой – первый ( не хочется говорить – старейший) телеоператор Миша Ларкин.
Сейчас должен начаться концерт Миши Ваймана, и его концертмейстер просит кого-то сесть рядом, чтобы перелистывать ноты. «Особенно важно это в «Экспромте» Арутюняна, потому-что ноты в ветхом состоянии, – говорит она, – а темп пьесы очень быстрый.»
Что делать, сажусь рядом.
Режиссер обговаривает с операторм передачу, принцип монтажа, – камера-то одна – и особое внимание к «Экспромту». Пока третий человек в студии рядом с пианистом – общий план исключается. Ясно? Ясно...
