В последний день перед отправкой прибыла большая группа уголовниц. Старые, молодые, оборванные и одетые даже с некоторым шиком, они подняли суету, шум и ругань во дворе возле старых бараков, куда их поместили. Ругались они виртуозно, как будто старались перещеголять мужчин. Вечером, когда прибыл этап на пристань, оказалось, что большой океанский пароход не готов к приемке пассажиров. Вокруг парохода суетились маленькие ремонтные суденышки. «Плохое начало пути», — говорили скептики. Нас завели за склады, и здесь, на огороженной площадке, мы дождались утра. Утром, как видно, все уладилось, и гуськом по высоченному трапу все полезли на пароход. В глубоком трюме с четырехъярусными нарами разбили всю толпу на сороковки, назначив старост для получения и дележки пищи. Старосты три раза в день выходили на палубу, видели зеленоватые волны с белыми гребнями за высокими бортами, бесконечный простор, дышали свежим морским воздухом. Все им завидовали.
Вечером блатнячки, расположившиеся в одном крыле трюма, поближе клюку, развернули свою самодеятельность. В широком проходе между нарами отплясывали и русскую, и «танец Шамиля», и лезгинку. Музыканты, поджав по-турецки ноги, сидели на нарах. Одна на гребешке вела мелодию, остальные подпевали, отбивали такт ложками. Оркестр был спевшийся, музыка подмывающей, зажигательной. Особенно хорошо плясала лезгинку за мужчину высокая тонкая девушка с шапкой кудрявых черных волос, похожей на папаху горца. Сцепив пальцы опущенных рук, глядя в землю, со страстью и какой-то тоской выплясывала она перед своей холодной партнершей, потом раскидывала руки и неслась по кругу, как птица, перебирая легкими ногами, как настоящий грузин. Все дружно ей аплодировали, вызывали на «бис».
Пели свои печальные песни:
Позабыт, позаброшен,
С молодых юных лет
Я остался сиротою,
Счастья, доли мне нет…
Кто-то из зрителей присоединился к хору. Из блатнячек лучше всех пела хиленькая, кривоногая Дашка. Ее руслановский голос выделялся из всего хора. Она пристраивалась где-нибудь на ступеньках лестницы, на краю нар, поджимала ноги и заливалась. Когда все уже устали и замолкли, она вдруг запела:
Средь глубоких снегов затерялося
Небогатое наше село… -
и так хорошо она пела, что все мы опять дружно хлопали.
На второй день пути все почувствовали, что на пароходе творится что-то неладное. Старост утром не вызывали за баландой, на палубе над нами слышался грохот, топот, как будто перетаскивали какие-то тяжести, через полуоткрытый люк слышались крики команды.
