По результатам у качегаров потрясающе рельефная мускулатура. Она знала об этом — раньше, но не представляла, насколько. И как безошибочно те умеют двигаться. И какова их чувствительность к малейшим изменениям обстановки и ээ, ритма.
Она залпом выхлебала весь стакан и снова мысленно покосилась в сторону состава.
Майя всю жизнь, сколько себя помнила, прожила на космических станциях, в считанных метрах от вакуума. С точки зрения планетников даже станционеры — это люди с совершенно отшибленными механизмами самосохранения. Ну, примерно как с точки зрения кочевого скотовода из прерий — житель мегаполиса: спустился в ящике на веревках с пятидесятого этажа, перебежал дорогу перед строем рычащих железных повозок… у всех нас свои риски и свои привычки.
Но варперы, знаете ли, это совсем специфические люди. И то, что они живут почти постоянно вне информационных потоков человечества — даже не самое в них странное. Куда удивительнее их привычка — способность — модус — не возвращаться. И даже, видимо, не оглядываться.
Она проверила четвертый раз, отправила ли она ежедневное письмо Сусьяхе Герр-Загенхофу, маминому нейрофизиологу — отправила, и отправила — отправила? Да точно, точно отправила — отдельный длиннющий блок записей про всё на свете, которые хитрый жук Сусьяха обещал уже сам нарезать на коротенькие ежедневные письма, пока она не доберется до новой постоянной локации. Концепцией перемещения в долгом варпе они совместно решили маму пока не грузить.
Шевельнулось… Майя почувствовала, как сингулярность у нее в голове быстро протянула что-то и выставила заслон.
Ты подумаешь об этом, обещаю.
Моя работоспособность не изменится, если…
Изменится. Не напрямую. Но все то, что ты потратишь на урегулирование неминуемого кортизольного удара и его психосоматических последствий, ты не потратишь на работу, а нам всем остро необходимо, чтобы ты работала как адская гончая.
Майя сходила за вторым стаканчиком местного аналога капучино (кислые ягодки были особенно хороши), посмеялась какой-то шутке в группе, ущипнула за попу Артема, обнимавшего сразу двух провожающих девушек, вернулась и сложила ноги на журнальный столик. Она чувствовала себя расслоившимся коктейлем, и совершенно неясно было, сколько тут виновато вмешательство сингулярности.
Самый чистый слой — прозрачная ярость. Гончая? Адская гончая? Я буду, блядь, собака баскервиля, только скажи мне, большая сестра, кого съесть. Дай мне только взять след.
