Был у них в роте старшина, Кузьмич, как все его звали. На отца он внешне совсем не похож, но когда Кузьмич начинал говорить, Григорию казалось, что говорит отец, настолько рассудительно и увесисто звучали слова старого солдата.
....После тяжелых боев часть отвели в ближний тыл на отдых. Но отдых не получился, поскольку по вине снабженцев солдатам пришлось перейти, что называется, на подножный корм. А в прифронтовой полосе на таком корме далеко не уедешь.
И вот, когда Григорий с товарищами, пустив цигарку из последней махорки по кругу, смотрели на весь мир, как мыши на крупу, к ним в избу пришел политработник. Совсем еще мальчик, видно, только что окончивший училище, он просто по-детски гордился своими лейтенантскими «кубарями» и в то же время очень стеснялся «старой» аудитории. Ребята терпеливо слушали все, что говорил им молоденький лейтенант, и молчали. А тот, не ожидая такой реакции, вконец растерялся и замолчал.
И вдруг в эту, становящуюся невыносимой, тишину спокойно, по-хозяйски вошел чуть окающий голос Кузьмича:
— Политика — она вещь хорошая. Только делают ее не одни комиссары. Политику делает сапожник тем, что хорошо обует бойца. Политику делает портной тем, что хорошо оденет бойца. Политику делает повар, который хорошо накормит бойца. А у нас вот что делается, поглядите-ка... — И потряс перед лицом лейтенанта сверкающим, словно зеркало, котелком, давно забывшим вкус солдатской каши.
Лейтенант покраснел, как девушка, рванулся к двери, а через минуту солдаты слышали, как он срывающимся от волнения голосом распекал кого-то за то, что «бойцам щи и кашу одними газетами заменили...»
Отца призвали в армию на шестой день войны. С шутками-прибаутками собирался он в дорогу и до самого отхода поезда не дал матери всплакнуть. Только когда промелькнул последний вагон, мать дала волю слезам, прижав к себе Григория. Будто чувствовала, что за этими проводами уже не будет встречи...
Вскоре от отца пришла первая весточка. Писал, что попал в маршевый батальон и со дня на день ждет отправки на фронт. «Скорее бы, — писал он. — Это уж куда фашист забрался!»
А потом... Что было потом, Григорий помнит до малейшей подробности, как будто это случилось только вчера.
Осень в том году наступила необычно рано. Пришла, расселась полновластной хозяйкой на огромном подворье и начала наводить свои порядки. Поблекли, пожухли, закружились в последнем танце листья чинар, солнце стало таким же редким гостем, как улыбки на лицах людей, ветер гнал и гнал на поселок мрачные тучи, щедро сеявшие теперь уже ненужный дождь.
