Солнечный луч, с трудом пробравшись сквозь куст сирени, на минутку задержался на лице спящего. Григорий, потянувшись, открыл глаза.
— Подъем! — чуть слышно скомандовал он и осторожно спустил ноги с кровати, прислушался. В доме было тихо. Значит, мать еще спит. Пусть поспит, устала.
Тихонько оделся и, стараясь не стучать костылями, пошел во двор. По пути заглянул в большую комнату. Кровать матери была уже прибрана. В кухне матери тоже не оказалось.
— Уже убежала, — покачал Григорий головой. Сколько он помнил мать, всегда видел ее куда-то спешащей, что-то делающей, о чем-то хлопочущей, — утром, днем, вечером...
— Ты хоть спишь, мама, когда-нибудь? — не раз спрашивал Григорий. А в ответ только видел добрую материнскую улыбку, да теплые, пахнущие чем-то вкусным ладони ложились на его голову.
Отец — тоже такой же, минуту не посидит без дела, все чем-то занят, что-то мастерит, выдумывает.
Щемящая боль пронзила сердце. «Отец... Большой, сильный, умный — и нет тебя. Так же, как нет Витьки, Галки. Но они могли погибнуть, они молодые, неопытные, они даже еще не знали, что такое жизнь и смерть. А ты? Как мог ты не вернуться домой? Домой, где все хранит память о тебе...»
Мебель в доме была сделана отцовскими руками. Столы, стулья, книжный шкаф Григория, полочки для посуды в кухне, подставки под цветы — его работа. Отец — совхозный столяр — все умел и ни от какой работы не отказывался. Нужно сделать парниковые рамы или декорации для новой постановки в клубе — он сделает так, что люди только головами покачают да скажут что-нибудь вроде: «Вот это мастер!» — или — «Золотые руки!» А «золотые» руки уже мастерят что-то другое...
— Плохой работы нет, — не раз говорил отец сыну. — Учись всему, ремесло за плечами не виснет, и тебе, и людям пригодится.
И это были не только слова. Из столярной мастерской отец шел в бригаду каменщиков, помогал класть новый коровник, ремонтировал забарахливший старый движок на электростанции или возился с водопроводом на птицеферме.
Работал он весело, с какой-то радостной злостью, и люди рядом с ним тоже заражались неуемной жаждой работы.
Отец любил говорить, пересыпая свою речь всякими шуточками-прибауточками. И Григорий часто не мог определить, то ли этой поговорке тысячу лет, то ли она только сейчас родилась в отцовской голове.
Позднее, на фронте, встречаясь с людьми, чем-то похожими на отца, он не раз думал: «Откуда вот у них, едва могущих написать письмо домой, эта великая житейская мудрость?»
