Шофер долго крутил заводную ручку и, когда машина зачихала, закашлялась от поднятых ею же клубов дыма, подошел к Григорию, крепко сжал руку.
— Желаю тебе всего, солдат!.. Как говорят, самого наилучшего... Крути баранку, жми по газам!
— Спасибо, друг, — ответил Григорий. — Спасибо. Постараюсь... А там видно будет...
Проводив взглядом машину, Григорий перебрался через кювет на бегущую рядом с дорогой тропинку. Остановился. Бросил рюкзак на уже тронутую осенью жухлую траву. Осторожно сам опустился рядом. Веселой птичьей стайкой в воздухе кружились листья.
Григорий протянул руку. С доверчивым шепотом на ладонь лег огромный, охваченный осенним пожаром трезубец. Григорий ласково погладил его.
— И здесь чинара. Только ствол не такой, как у моей.
Поднес лист к губам.
— Горит, а какой холодный...
Показалось, что листочек дышал. Прислушался... И почувствовал едва различимый горьковатый запах еще далекой, но уже находящейся в пути осени.
Разгреб пылающий ворох. Земля дохнула на руку холодом. А Григорию стало жарко. Снял шинель, расстелил ее солдатским матрацем, пододвинул рюкзак под голову.
Совсем низко бесконечной отарой бежали облака. Казалось, протяни руку — и схватишь одно из них — мягкое, пушистое, словно ягненок.
«Хорошо вот так лежать и глядеть в небо, когда можно ни о чем не думать. А разве мне сейчас до неба? До листочков? Просто хитрю перед самим собой...»
Резко поднялся и тут же, чуть не вскрикнув, схватился за ногу: таких шалостей она уже давно не прощала хозяину.
Вытащил «Беломор», задумчиво покрутил пачку в руках, снова спрятал и с тяжелым вздохом взялся за костыли. Потом опять достал папиросы, сгреб в кучу золотистые листья, сверху положил «Беломор». «Может, попадется какому-нибудь заядлому курильщику на глаза...»
Если идти со стороны большой дороги, их дом — третий от угла. Со стороны базарчика — десятый.
«А сейчас, может, уже двадцатый или тридцатый, — подумал Григорий, — улица-то к базару застраивалась».
Через базар идти было намного дальше, но все-таки он выбрал этот путь. Хотелось хоть чуть-чуть привыкнуть к родному поселку, к его выщербленным мостовым, тополям, вытянувшимся вдоль домов, как солдаты на поверке, к терпкому запаху осенних садов, непривычно пустынным улочкам.
На базарчике, за прилавками под замшелыми тесовыми навесами тоже никого не было. Григорий с грустью вспомнил, как, выпросив у отца копеек пятнадцать-двадцать, бежал сюда, где почти всегда толпились люди. И потом уже важно вышагивал обратно домой, унося в подоле рубашки краснобокие яблоки или кулек черноватой вишни...
