Путаясь в ветвях всё новых улиц, подполковник был нам верным гидом. По мере нашего приближения к месту назначения, Гриневич рассказывал обо всех значительных постройках, только на сердце у меня от того не становилось спокойно.
«Ну, вокзал-то ещё не совсем далеко, — думалось мне. — Может, ну его, и метнуться к железнодорожному вокзалу? Меня-то ещё не скоро заметят». Но почему-то я оставался в строю, так и не решаясь сделать рывок к свободе.
Шли мы долго. Через дорогу, укрытую старинной брусчаткой, по шоссе, имевшее по сторонам превосходные сады. Черешни, яблони, груши стояли в преддверии зимы, послушно качаясь под северным ветром. Проходили по дорогам с изукрашенными осенью клёнами и дубами. В эту пору они украшали этот город кружевом своих огненно-кирпичных листьев. Несмотря на небольшой мороз, небо было чистое и лишь порой пронзительный, неприятный ветер прогонял по нему небольшие стаи матовых волн — туманов. Суровой романтикой 17-го века постоянно веяло вокруг. Скажу даже больше — некое дыхание старины, легенды прошлого, по-прежнему витали где-то рядом, сплетая повести нынешнего времени и игриво кружась надо мною. Это заставляло меня дышать глубже, жадно хватая воздух и получая ни с чем несравнимое удовольствие. Да что там? Я влюбился в этот город!
Около 15 часов дня мы прошли мимо памятника танкистам и стали перед воротами с выгравированным на них трезубцем — гербом Украины (вы ведь не забыли?). Они казались мне очень высокими и, прелиминарно, я уже знал, что будет дальше, невольно сравнивая свои измышления с уже пережитыми событиями на распределительном пункте.
Подполковник Гриневич что-то неразборчивое крикнул, и перед ним тут же распахнулись ворота. Постовые отдали честь и замерли, как игрушечные металлические солдатики. Ещё секунда и 53 растерянных призывников из города Днепропетровска оказались внутри. Я нервно оглядывался. А вдруг и здесь будут мои вещи проверять, как там? Гриневич явно торопился. Завёл нас в подвал одной из казарм и приказал ожидать, сдав нас на хранение молодому и дерзкому младшему сержанту Митренко, который сразу принялся показывать нам «Кузькину мать».
— А ну-ка, быстро стали в шеренгу!
Сержант построил нас в две шеренги так, чтобы мы стояли друг напротив друга, почти у стен. А сам сел на скрипучий стул между нами и широко раздвинул ноги, красуясь вычищенными до блеска тяжёлыми берцами и железным спокойствием там, где были растеряны «новенькие». Во всём этом томительном ожидании самое плохое не только то, что мы не знаем, чего ждём, но и то, что Митренко приказал ровно стоять шеренгой и руки держать строго по швам. Уже и до рукоприкладства дошло, как только один из призывников почесал нос.
