– Я не мог видеть, как сынки губят ваше дело.
Несмотря на участие в деле двух старших сыновей, а вернее сказать, благодаря этому участию отец чувствовал себя одиноким и беспомощным. Старея, он видел, что материальные нужды семьи растут, а дело падает, поддержать же его он уже не мог, не находя в себе новых сил.
Была ранняя Пасха. Второй день Святой совпадал с днем Благовещения, а день Благовещения был днем рождения отца, ему исполнилось 64 года. Итак, в один день соединились три праздника, но для отца это 25 марта было днем величайшего горя.
Я помню плотно притворенные двери из залы и из детской в комнату «молодых людей». Весь вечер – несмотря на тройной праздник – оттуда раздавалось отчетливое сухое щелканье на счетах и доносились громкие голоса, и резче, грубее всех доносился голос Александра Николаевича. Голос отца был еле слышен и тотчас же тонул в шуме других голосов.
Мы с братом упорно спрашивали всех, кого могли, что там происходит, и почему затворены двери, и почему пьют вечерний чай без папаши?
Нам отвечали, что это не наше дело, кто-то буркнул нам, что «папаша с братцами и еще с кем надо рассматривают торговые книги».
В Светлый день, когда в церкви поют: «Друг друга обымем», в день своего рожденья отец попросил помощи у старших сыновей. Тут же был зять Жемочкин, богатый фабрикант. Отцу предстояли срочные важные платежи, от уплаты которых зависело, быть или не быть его делу. Он рассчитывал на помощь старших сыновей, которые, получая большое жалованье от отца, продолжали жить у него в доме на всем готовом, ни единой копейки не внося в дом. Он надеялся на помощь богатых зятьев; помощь эта должна была быть временной, чтобы дать ему возможность обернуться с векселями.
Отец плакал, заклиная Александра Николаевича помочь ему, плакал, прижимая к голове тряпку с компрессом (я видел это в щелку двери из детской). А сын отвечал на это отцу:
– Москва слезам не верит.
Сын был убежден, что у отца есть тайно укрытые запасные средства. «Братец Коля» не повторил этого слова вслед за братом, но и не опроверг его.
Отец был сражен поистине страшным словом сына.
Но он не ответил сыну другим, не менее страшным словом отцовского проклятия.
Он только беспомощно махнул рукою и отвернулся, отирая слезы.
Отец нес свое одиночество, свою беду как испытание, хотя и не знал всей ее меры и не представлял еще всего, что его ждало, как Лир не представлял себе того, чем одарят его Гонерилья и Регана.
