Никто отцу не помог из тех, кто мог помочь: ни сыновья, ни зятья, ни очень богатый и одинокий посаженый отец Залогин[138].
Отцу пришлось принять жребий конечного разорения, но и его он принял с высоким достоинством.
Он мог спасти дом – большой дом в Плетешках с обширной усадьбой. Для этого стоило ему заблаговременно перевести дом, по дарственной или запродажной записи, на имя жены (моей матери). Так давно уже советовали ему поступить те два-три человека, которые, зная положение дел, искренно жалели его и малолетних его детей. У московских да и вообще у русских купцов было в обычае переводить недвижимость на имя жены: русский закон, признавая раздельность имуществ мужа и жены, давал на это право. Если бы отец своевременно сделал это, его старость и наше детство были бы избавлены от бедности.
Но, зная, что право и закон на его стороне, отец не считал возможным сделать это: он жил по своему, более строгому закону совести и чести.
Он отдал своим кредиторам все, что имел: две лавки с товарами и ценный дом, – и остался без всяких средств к жизни.
Репутация отца как купца была так честна и стояла так высоко, поведение его при прекращении торговли было так безукоризненно, что – редчайший случай в истории московского купечества – у кредиторов не возникло даже мысли объявить отца несостоятельным должником. Старый царский закон знал три вида несостоятельности: «злостное банкротство», «несостоятельность по злой воле» Островский изобразил в комедии «Свои люди – сочтемся!» (первоначально называвшейся «Банкрот»). Это было преступление, караемое тюрьмой. Несостоятельность «по неосторожности» не была преступлением, но бросала тень на «неосторожного» как на плохого дельца, с которым нельзя иметь дело. Несостоятельность «по несчастью» не бросала такой тени, но какой-то оттенок жалости и убожества все-таки приобретал тот, кто был объявлен «несчастным должником», и во всяком случае, и ему, как и «неосторожному», если не пресекались, то затруднялись пути к коммерческой деятельности.
На отца не легло даже и этого оттенка «несчастности». По делам его не было учреждено «конкурсного управления», как это обычно делалось в те времена. Была учреждена лишь небольшая контора по ликвидации его дела, и отец сам был главным ее работником: кредиторы отлично знали, что он отдаст им последний грош. И он действительно отдал им этот грош: он не остался никому ничего должен.
Но сам 65-летний старик с двумя малолетними детьми был разорен до конца и остался с горьким сознанием, что никто из близких не подал ему руку помощи
