Маленький начал отставать. Эсэсовцы выли им вслед, собаки тоже начали выть, запах крови сводил их с ума, и старший из двух детей замедлил бег, чтобы взять маленького за руку <…> вместе они пробежали еще несколько метров <…> пока удары дубинок их не повалили, и они упали вместе, лицом вниз, их ладони прижаты друг к другу навечно[58].
Не следует упускать из внимания, что замирание вечности воплощает рука как частичный объект: хотя мальчики умирают, их прижатые ладони остаются навечно, как улыбка Чеширского кота. Можно легко представить себе, как следовало бы снять такую сцену: звуковая дорожка показывает, что случилось на самом деле (дети были забиты до смерти), но видеоряд, приостановленный навечно, замирает на кадре с их руками – тогда как звук показывает временну́ю реальность, изображение являет вечное Реальное, и вечность здесь следует читать в строжайшем платоническом смысле. Однако не может не броситься в глаза одно огромное различие между опытом, описанным Семпруном, и стандартным прочтением платонизма из учебника философии: в стандартном варианте Идеи являются единственно истинной субстанциальной реальностью, тогда как в случае Семпруна мы явно имеем дело с ускользающим иллюзорным явлением вечности. Как нам быть с этим различием?
В одном из романов Агаты Кристи Эркюль Пуаро выясняет, что уродливая медсестра и красавица, встреченная им в трансатлантическом путешествии, – одно и то же лицо: красавица всего лишь надела парик и скрыла свою природную красоту. Гастингс, играющий роль Ватсона при Пуаро, грустно замечает, что если красавица может скрыть свою красоту и притвориться уродливой, то же самое можно проделать и в обратном направлении. Что же тогда остается в мужском увлечении, кроме обмана? Разве это знание неблагонадежности любимой женщины не возвещает конец любви? Пуаро отвечает: «Нет, друг мой, это возвещает начало мудрости». Подобный скепсис, подобная осведомленность об обманчивом характере женской красоты упускают из виду суть, а именно то, что женская красота, тем не менее, абсолютна, она есть являющийся абсолют: не важно, насколько хрупкой и обманчивой является эта красота на уровне субстанциальной реальности, происходящее в ней с ее помощью есть Абсолют – в явлении кроется больше истины, чем в том, что за ним скрыто.
Здесь кроется истинное открытие Платона, которое он сам сознавал не вполне: Идеи – это не реальность, скрытая за явлениями (и Платон прекрасно понимал, что эта скрытая реальность есть реальность материи, изменчивой, исчезающей и приводящей к исчезновению). Идеи – не что иное, как сама форма их собственного явления, это форма как таковая. Возьмем математический аттрактор: идеальную форму или набор состояний, неизменных при определенном ходе кривой, к которым стремится переменная, движущаяся согласно неким динамическим характеристикам. Существование этой формы исключительно виртуально: она не существует сама по себе, к ней лишь стремятся линии и точки. Но именно как таковое виртуальное выступает Реальным в этом поле: оно формирует неизменную точку фокуса, вокруг которой вращаются все элементы, – здесь термин «форма» следует наделить его полным платоническим весом, так как мы имеем дело с «вечной» идеей, к которой несовершенным образом причастна реальность.
