Владей небесной я парчой
Из золота и серебра,
Рассветной и ночной парчой
Из дымки, мглы и серебра —
Перед тобой бы расстелил.
Но у меня – одни мечты;
Свои мечты я расстелил,
Не растопчи мои мечты…
[56]Другими словами, как говорил французский философ и писатель Жиль Делёз, «si vous etes pris dans le rêve de l’autre, vous êtes foutu!» («если вы захвачены мечтой другого, вам хана!») И, конечно же, мы подобным образом захвачены в аутентичном политическом вовлечении. В «Споре факультетов», написанном в середине 1790-х, Иммануил Кант отвечает на простой по формулировке, но трудный вопрос: имеет ли место истинный исторический прогресс? (Кант имел в виду этический прогресс в сфере свободы, а не просто материальное развитие.) Кант заключил, что история запутанна и не позволяет извлечь из себя однозначных выводов: подумайте, например, о том, как двадцатый век принес беспрецедентную демократизацию и благополучие, но также холокост и ГУЛАГ. Тем не менее, Кант заключил, что, хотя нельзя доказать прогресс, можно различить знаки, указывающие на его возможность. Кант воспринял французскую революцию как знак, указывающий на возможность свободы. С ее течением случилось до тех пор немыслимое – целый народ бесстрашно отстоял свою свободу и равенство. Для Канта еще более важным, чем зачастую кровавые события, происходящие на улицах Парижа, был энтузиазм, который эти события вселили в сердца сочувствующих наблюдателей в Европе и даже мире:
Революция духовно богатого народа, происходящая в эти дни на наших глазах, победит ли она или потерпит поражение, будет ли она полна горем и зверствами до такой степени, что благоразумный человек, даже если бы он мог надеяться на ее счастливый исход во второй раз, все же никогда бы не решился на повторение подобного эксперимента такой ценой, – эта революция, говорю я, находит в сердцах всех зрителей (не вовлеченных в эту игру) равный их сокровенному желанию отклик, граничащий с энтузиазмом, уже одно выражение которого связано с опасностью и который не может иметь никакой другой причины, кроме морального начала в человечестве[57].
Разве мы не столкнулись с явлением похожего масштаба, когда мы в 2011-м с энтузиазмом следили за египетским восстанием на каирской площади Тахрир? Какими бы ни были наши сомнения, страхи и компромиссы, в тот момент энтузиазма каждый из нас был свободен и принимал участие во всеобщей человеческой свободе. Для сегодняшних склонных к историзму скептиков подобное событие остается сумбурным результатом общественного недовольства и иллюзий, вспышка, которая, скорее всего, приведет к еще худшей ситуации, чем та, против которой она была направлена. Но эти скептики оставляют без внимания «чудесную» природу событий в Египте: произошло нечто, предсказанное немногими, вопреки мнению экспертов, как будто бы восстание было не просто следствием социальных причин, но и вмешательством чужеродного фактора в историю – фактора, который мы можем назвать, на платонический манер, вечной Идеей свободы, справедливости и достоинства. Подобные события могут также принимать форму скоротечного личного опыта. Хорхе Семпрун, член коммунистической партии Испании, сосланный во Францию и арестованный гестапо в 1943-м, наблюдал прибытие поезда с польскими евреями в Бухенвальд; они были загнаны в товарный состав, почти по двести человек в вагон, и несколько дней ехали без еды и воды в самую холодную зиму войны. По прибытии оказалось, что все в составе замерзли до смерти, за исключением пятнадцати детей, согретых телами остальных в центре вагона. Когда детей выгрузили из вагона, нацисты спустили на них собак. Скоро детей осталось только двое; они пытались убежать:
