Теперь мы можем измерить истинную меру философской революции Платона, настолько радикальной, что он сам превратно ее понял. Платон начал с провозглашения зазора между пространственно-временным порядком реальности с ее вечным движением возникновения и исчезновения и вечным порядком идей, т. е. с понятия, что эмпирическая реальность может быть причастной вечной Идее, что вечная Идея может сиять через эмпирическую реальность, являться в ней (так конкретный материальный стол передо мной «причастен» Идее стола, являясь ее копией). Платон ошибся, онтологизировав Идеи: он предположил, что Идеи составляют другой, более субстанциальный и стабильный порядок истинной реальности, чем наша обычная материальная реальность. Он был не готов (или не смог) принять полностью виртуальный, несущественный (или, пожалуй, несубстанциальный) событийный статус Идей: Идеи суть нечто кратковременно являющееся на поверхности вещей. Вспомните старую католическую стратегию, предохраняющую мужчин от искушений плоти: когда вы видите перед собой пышные женские формы, представьте себе, как они будут выглядеть через пару десятилетий – морщинистую кожу и обвислую грудь (или, еще лучше, представьте, что скрывается под кожей уже сейчас: плоть и кости, внутренние жидкости, полупереваренная пища и экскременты). Тот же самый совет дает Марк Аврелий в своих «Размышлениях», рассуждая о плотской любви:
…при совокуплении – трение внутренностей и выделение слизи с каким-то содроганием; так вот каковы представления, когда они метят прямо в вещи и проходят их насквозь, так, что усматривается, что они такое, – так надо делать и в отношении жизни в целом, и там, где вещи представляются такими уж преубедительными, обнажать и разглядывать их невзрачность и устранять предания, в которые они рядятся[59].
Подобное занятие вовсе не осуществляет возвращение к Реальному, чтобы снять иллюзорные чары тела, но с точностью до наоборот – оно является бегством от Реального, являющегося в виде соблазнительного обнаженного тела. То есть в противоположении между призрачным явлением сексуализованного тела и отталкивающим разлагающимся телом именно призрачное явление есть Реальное, а разлагающееся тело – реальность. Мы прибегаем к разлагающемуся телу, чтобы избежать смертельного очарования Реального, грозящего засосать нас в свой водоворот.
В современном искусстве мы часто встречаем грубые попытки «вернуться к реальному», напомнить зрителю (или читателю), что он видит вымысел, пробудить его от сладкой дремы. Этот жест принимает две кажущиеся противоположными, но на деле одинаковые формы. В литературе или кино встречаются самоотносящиеся напоминания, что мы видим лишь вымысел: актеры на экране, например, обращаются к нам как к зрителям напрямую, разрушая таким образом иллюзию повествовательного вымысла, или же автор вмешивается непосредственно в повествование с помощью иронических комментариев. В театральном жанре имеют место некоторые жестокие действия, имеющие целью пробудить в нас осознание реальности того, что происходит на сцене (так, актеры могут зарезать на сцене курицу). Вместо того, чтобы рассматривать эти жесты как попытки прорваться сквозь чары иллюзии и столкнуть нас лицом к лицу с голым Реальным, их следует разоблачить как полную противоположность тому, чем они представляются: как методы бегства от Реального, отчаянные попытки избежать встречи с Реальным, происходящим в (или посредством) самой иллюзии.
