Карьера | страница 93

Она замешкалась у порога, собираясь уйти.

— Ну? Что там? — Александр Кириллович с неприязнью услышал свой скрипучий, немощный голос.

— Звонят… — сказала Февронья Савватеевна.

— Ты же видишь — я болен.

— Так… Уж выехали! Беспокоятся…

— О, Господи… — застонал старик и попытался потянуться, расправить мышцы. Казалось, что все его старое, окаменевшее тело сопротивлялось. И ныло…

— Дождя-то хоть нет? — Александр Кириллович потянулся к окну.

— А вы, не спеша… Не спеша! Поднимайтесь… — вроде бы и заботливо, но настойчиво советовала Февронья. — А я… У меня уж все готово!

— Плотники-то ушли? — с трудом, но все-таки возвращаясь к жизни, спросил Корсаков. На дворе, кажется, уже не стучали топорами.

— Так, это… — ушла от ответа Февронья и опять поторопила его: — Все-таки на ужин приедет Иван Дмитриевич! Выехал! Сам… со мной говорил!

— Иди, иди, — ворчал Корсаков. — «Сам, сам»… Тоже мне — цаца!

Было непонятно, к кому относилась эта «цаца», к Февронье? Или к Ивану Дмитриевичу? К Логинову? «К Ване… к Ванечке!»

«Нет! Почему все-таки тот мальчишка-подхорунжий… Звал перед смертью именно отца?»

Ведь совсем сосунок был… Белесые, чуть заметные усики, глаза детские, испуганные… Кисти рук тонкие! Слабые, как у девчонки… Ему бы за материнский подол еще хвататься! А он звал отца! Без матери, что ли, отец его воспитывал? Да вряд ли…

Значит, просто верил отцу… Верил в идею… Смысл его принял со всем жаром ломкой, свежей, детской души?! Победи тогда белые, ведь небось к великомученикам того мальчишку бы причислили? Но… Не победили!

«Не могли победить!»

А ведь все равно мученик… Великий или не великий, а мученик!

Ни следа на земле, ни места, где закопали… Ни креста!

Помнит ли его кто-нибудь? Кроме него… Древнего теперь старика… О том ребенке? Растерзанном винтовочным залпом в душной степной ночи? Вряд ли…

Он пережил всех! Вот! Даже память людскую пережил… «Война миров» — так, кажется, называлась книга… Да, да… Но та, его война была еще и войной Идей. Недаром назвали гражданской… Значит, и бились, и умирали, и все, все, все… выносили Граждане… Гражданин на Гражданина шел!

Как медленно движется; медленно растет Идея!

Да, к старости… К его поздней, затянувшейся старости уже каждое движение — это преодоление, порог…

Ох, как тяжка жизнь человека…

То ли Идея выше человека? То ли он выше ее? Или шире? Нет, не прав Ф. М. «Человек — не тайна. Человек — это неразбериха, путаница!» А Идея, она, как клинок.

«А там… Что — там?!»