«И не пытаться заниматься не своими делами! Так будет лучше для вас! И для всех!»
Командарм позвонил Корсакову расстроенный. Долго уверял, что аттестовал его как можно лучше… «Но почему-то все сорвалось?!»
После этого звонка Александр Кириллович поспешно уехал на дачу, которую снимала его дальняя родственница — Мария Александровна Белозерская.
Появление ее в жизни Корсакова было крайне неожиданно…
…В одно прекрасное утро на пороге его комнаты появились две, хохочущие от смущения, удивительно юные (как ему показалось) и удивительно энергичные особы. Мешая смех, смущение, настойчивость и осторожную, но почтительную и явно женскую любознательность, они выложили ему, что он, оказывается, то ли кузен, то ли троюродный, то ли еще какой дядя одной из них.
Сначала он никак не мог понять, чей же из этих двух молодых, очаровательных существ он родственник? Потом оказалось, что той, которая больше молчала и больше смущалась.
Но, честно, в первое мгновение ему гораздо больше понравилась вторая — черноволосая, курносенькая. Хохотушка!
Но когда Александр Кириллович все-таки пригляделся к своей — то ли кузине, то ли племяннице? — к Машеньке… То понял… Что две эти красоты несравнимы! Они могли только дополнять друг друга, даже не решаясь на соперничество.
Естественная, не достигаемая никакой физкультурой, легкая стройность… Каштановые, вьющиеся крупными волнами волосы… Тихое, умное, светлое лицо.
Когда он осторожно, чтобы не смутить, пригляделся к ней, то увидел, что Машенька болезненно бледна. Что ее светлое заграничное пальто уже сильно поношено, хотя и по-прежнему сидело на ней по-царски. Что изрядно стоптаны когда-то отличные туфли…
Потом до его сознания дошло… Что она только что из больницы. Что у нее… на глазах… погиб ее муж — молодой авиаконструктор… Что именно к нему она вернулась из Шанхая, из эмиграции. Именно этот молодой конструктор, работавший у Туполева, добился для нее разрешения… Что он похоронен на Новодевичьем. В стене, рядом со своими товарищами, погибшими на том же, первом его самолете.
Александр Кириллович кивал и кивал головой… Он плохо понимал, что ему говорили. Он только знал, что за спиной его родственницы бесконечно большая и бесконечно знакомая, почти родная, жесткая, горькая жизнь…
…И еще она шесть месяцев лежала в Второградской больнице. На нервной почве у нее отнялись ноги… (Нет, это невозможно! Чтобы эти… Эти ноги!.. Омертвели? Погибли?!) У нее еще плохо с глазами…
