— Мне… Кроме Женечки, — легкий кивок в сторону подруги. — Не к кому обратиться. Мой папа… Он умер в прошлом году… В Биарриц…
«По одному слову можно было понять, как божественно было ее французское произношение»!
Маша чуть наклонила голову и тихо продолжала: «Он говорил мне о вас, Александр Кириллович!»
Она смело подняла на него глаза — «не слишком ли она навязчива?» И тут же словно забыла об этом.
— Он знал… Что вы какой-то большой человек… У этой власти?
В ее голосе был и вопрос, и извинение. Она вынуждена касаться столь нетактичной — среди своих! — темы…
Александр Кириллович смотрел на нее теперь уже спокойный. Наверно, даже строгий. Он уже понимал, что никогда… Ни при каких обстоятельствах… Ни по чьему приказу… Ни даже по воле Бога! Он не отдаст… Не отпустит… Не сможет жить… Без этой женщины!
Понимал, что вся ее бедственная, незащищенная, давняя и сегодняшняя, жизнь сейчас ложится на его плечи. Знал, что он сделает все… Больше, чем все! Чтобы помочь… Спасти и защитить! И еще, что это… Ему?! Какая-то нежданная… Незаслуженная награда!
И испытание… Проверка всей его жизни? Каждого ее шага? Каждой мысли!
«Да, ей нужен отдых!»
— Снимите, Женечка, дачу. Вот деньги! Пока вам негде жить — устраивайтесь у меня, здесь. Правда, кроме стола, на котором я сплю, здесь практически ничего нет. Женечка! Возьмите деньги, купите в комиссионке… Или где-нибудь… Все, что нужно. Я найду, где самому ночевать.
— …Женечка! Женечка, подождите… Возьмите еще… Машеньке нужно одеться. И вам, конечно. Вот и хорошо, что вы лишены излишней щепетильности! Совершенно правильно — она не для нас! Я разделяю вашу точку зрения…
— …Я буду ждать вас вечером. Да, да! И чтобы уже все было! Неужели у таких веселых, прекрасных, молодых женщин не хватит энергии? Или сил? Может быть, вызвать машину? Ну, почему же не надо? Нет, нет! Я — не Гарун-аль-Рашид! Но у меня… Есть такая возможность!
…Когда Корсаков, высунувшись из окна, смотрел, как они выбежали из парадного его шестиэтажного, солидного, «доходного» дома, то сверху они показались ему совсем юными… Стремительными, легкомысленными девчонками… Сколько молодости было в их свободных движениях, в тонкости и красоте рук, в свежести и яркости волос. В полете шага!..
Корсаков сидел на подоконнике, опустив голову, сложив руки между колен. Он почему-то раскачивался в такт какой-то неосознанной, издавна знакомой, вечной мелодии.
Он понимал и не понимал, что все — это… Правда!
