— Ну, понедельник… Известное дело!
— Опохмелялись! С деверем?
— Ну…
— Я бы сама вам поставила! Вы меня знаете… Я человека всегда пойму!
— Ну, это… Погулять еще хотелось!
— Это вы палатку на станции разбили? Пивную?
— Ну… С деверем!
— Он, что? Такой же медведь… Как ты?
— Да не, я один… Он так… Плёвый…
— А теперь… Вместо милиции ты ко мне пришел? А потом скажешь Онищенко, что у Корсаковых работал?!
— Ну… Не садиться же? За такое дело?! — искренне возмутился Василий. — Ну, своротили!.. Ну там… Пятое-десятое! Я понимаю — убили бы кого-нибудь?! А то…
Он смолк, завод его возмущения кончился.
— У тебя же — трое детей! — Февронья Савватеевна погрозила ему пухлым, маленьким кулачком. — О чем ты думаешь? Шавырин?!
— Ну! Я не такой!.. Я дом помню! Я Нинке в Покров сапоги купил… Сто дубов отдал! Эти… югославские!
Февронья Савватеевна некоторое время смотрела на него. Потом сказала, повернувшись к Александру Кирилловичу.
— Он ей «за сто дубов»… сапоги! А она у Дементьевых три дня уже гуляет!.. С ихними молодыми! Это как расценивать, по-вашему?
— А вам это… Откуда известно? — Корсакова раздражал ее учительский тон. — Это его личная жизнь! Частная, как говорится, жизнь! Это — неприкосновенно!
— А по-моему — это равнодушие! — парировала Февронья и, снова повернувшись к Шавырину, произнесла, как приговор: — «С Онищенкой… Я из-за тебя! Объясняться не намерена! В сотый раз!
Василий скис.
— Да, уж в прокуратуру дело пошло!
— Тем более…
— Я думал… — начал было плотник.
— Раньше надо было думать! — Февронья, сложив руки, смотрела куда-то за окно.
— Я думал… Вот он! — Василий кивнул на Александра Кирилловича. Так показывают на важный, но неодушевленный предмет.
— Еще чего придумал?! — возмутилась Февронья Савватеевна. — У нас этих… Блатмейстерских дел… Не в заводе!
— Ну чё… Ему стоит? — опустив глаза, бурчал Василий. — А беседку… Я враз подлатаю! И бесплатно! Мы понимаем — воздухом ему надо дышать!
— Да и некогда сегодня беседкой заниматься! Гости у нас… — голос ее мягчал.
— Да я мигом! И брусочки захватил! И вагу… — почувствовав ее колебание, заторопился Василий. — В лучшем виде все будет! В лучшем виде…
Он метнулся к двери, но его остановил голос Корсакова:
— А меня-то вы что ж… не спросили?
Шавырин озадаченно, почти испуганно, взглянул на него. Потом на Февронью. «Камни заговорили!»
— Да я с хозяйкой… Всегда, — растерялся Василий. — Вам-то… По годам вашим?!
— А это уж вообще… Черт знает что, — начал подниматься со стула Александр Кириллович. — Мои года — это мои года!
