Кирилл Александрович помнил ночной разговор матери с отцом, когда сын вернулся вечером в непотребном состоянии после сдачи очередной сессии. На все причитания, возмущение, требование поговорить с ним «по-мужски» отец после долгой паузы ответствовал: «Если Кирилл сделал так, значит, он прав». И молчание после этой, закрывшей диалог, фразы. Мать лучше Кирилла знала отца… Она знала, что это последнее слово. И оно действительно было последним, потому что никогда больше в жизни Кирилл не давал повода для обсуждения его поведения.
Потом не стало матери. Отцовский инфаркт. Его, Кирилла, испуганная командировка в Москву, вызов Февроньи Савватеевны… Слова Марины, что это единственное отцовское спасение… И долгие, тайные уговоры самого себя, что это действительно так! Корсаков, каждый раз наезжая в Москву, видел это новое сообщество, снова крепкий, но другой, уже чужой отцовским дом. Белизна скатертей, полотенец, белья, занавесок, воротничков, дорожек… Какая-то снежная, крахмальная белизна и прищуренный, иронический, издалека вопрошающий его, Кирилла, отцовский взгляд: «А ты уже не надеялся? Не надеялся, что я снова выкарабкаюсь?» И еще…
Кирилла иногда даже пугало это заигрывание со временем, с возрастом! Эта уверенность, что уже нет в жизни тех неожиданностей, тех ударов, которые могли бы завалить, закончить, побороть его, отца, сопротивление. Это иногда казалось ему уже бесчувственностью. Тайной эгоизма природы.
Он никогда не просил помощи у отца. Не просил о малейшем содействии, разве что сразу после института, когда ему до смерти не хотелось ехать на военные сборы. «Как же это я буду его просить? — дальше шло имя знаменитого маршала, с которым отец дружил еще в гражданскую. — Что он мне скажет? Сам ты почти тридцать лет служил в армии, а сына просишь освободить по какой-то записке?!..» Корсаков невольно не без злости подумал: «Какие это, интересно, тридцать лет?!» Но главное все-таки понял… Пробиваться в жизни ему придется самому! Нет, если бы он попросил как следует, поплакался, уговорил бы мать, — что само по себе было дело столь же безнадежное! — отец, может, и поехал бы куда нужно… Но уважение к сыну… Упование на сына… Ожившее еще там, в безвестности, в муках, в аду, навсегда бы умерло в старшем Корсакове.
У Кирилла была прекрасная анкета, образование, хорошая голова, школа, обида на начало жизни. И не открываемая, даже самому себе, уверенность, что он всего добьется сам. Нет, не особых каких-то благ, а осмысленности своей жизни. Уважения к самому себе. Именно это он больше всего ценил в отце. Да, да, именно естественное, природное уважение к самому себе.
