Карьера | страница 25
Кирилл Александрович резко поднялся с кресла и вдруг спокойно понял, что скоро увидит ее. Нет никакого — буквально никакого повода! — для волнений. И нет ничего невозможного. Вообще в жизни. Вообще в мире… В его судьбе.
Все было просто. Все возможно.
«Еще все возможно…». Как раньше.
5
Он стоял на перроне Киевского вокзала.
— Какое прекрасное… Значительное лицо! — услышал он сказанные вполголоса слова.
«О ком это?»
Кирилл Александрович оглянулся. Сзади никого не было…
Он поднял глаза и увидел, как над ним, в коротко взрывающемся ветре, быстро и суетливо летала негородская желтая птица. Она то садилась на скользящий выступ старинного фонаря, то, соскальзывая и почти падая, пикировала над головами спешащей толпы. И снова взмывала невысоко вверх, обдаваемая струей тепловозного пара, перевертывалась в воздухе и снова металась между проводами, колоннами и фермами.
Деловито пролетевшая стайка местных воробьев общностью своего движения заставила птицу метнуться в сторону, и она, наткнувшись на толстый черный электропровод, ударилась об него и, уже неживая, безвольно переворачиваясь в воздухе, провалилась, как разноцветная тряпка, в расщелину между перроном и электричкой.
Корсаков невольно потянулся заглянуть, где она, но остановил себя и начал искать сигареты. Руки у него чуть заметно дрожали.
Он посмотрел на часы — Лина опаздывала на семнадцать минут.
Кирилл старался не думать о погибшей празднично-нарядной, невесть откуда взявшейся сойке. Он всегда, как всякий здоровый человек, отодвигал от себя мысль о смерти, вид ее был для него почти оскорбительным, ранящим.
Одна из двух стоявших по обе стороны перрона электричек ушла, стало просторнее, меньше народа, и Кирилл остался почти один на длинном пустом перроне.
Он сделал шаг-другой, думая, может быть, стоит вернуться в метро. Потом остановился и вдруг понял, что сам не знает, зачем он здесь? Как занесло его сюда в полдень обычного майского рабочего дня?
В последнее время он чувствовал, что даже дома он вроде бы лишний. Генка с утра бежал в школу, Марина на свое телевидение. Дочь поднималась к девяти в институт. А он провожал всех и оставался один. Первые недели отсыпался, вставал, снова спал. Приходили они, и он чувствовал, что его, уже ставшее обычным, домашнее времяпровождение, как-то незаметно для них, раздражало сначала детей, а потом, как ему показалось, и Марину. Он словно мешал, выпадал из нормального человеческого ритма. Кирилл Александрович понимал их, и от этого чувствовал себя еще хуже. Наверное, это было естественно — последний год он жил за границей один. Дети учились, Марина прочно обосновалась на своем телевидении. Просто они уже отвыкли от него.
